Тупапау , или Сказка о злой жене
Шрифт:
— Кончай! — внятно произнёс Толик.
Будучи в прошлом одноклассниками, инженер Лёва, слесарь Толик и физик-теоретик Валентин знали друг друга до тонкостей. И если у Толика вот так на глазах менялось лицо, это означало, что робкого Валентина опять обижают и что в следующее мгновение маленький худой Толик пулей влетит в потасовку, как бультерьер Снап из известного рассказа Сетона-Томпсона.
Лёва мигом припомнил золотые школьные деньки и притих.
— Слушай, сейчас хлебнуть бы… — берясь за горло, обессиленно сказал он. — Достань, а?
— Водка
— Слу-шай… — выдохнул Лёва. — А яхта где? Где «Пенелопа»?
Оба почему-то посмотрели на горловину бухты. Там ходили белые, как закипающее молоко, буруны.
— Эх, не послушал я Фёдора, дурак, — с сожалением молвил Лёва. — Он же предлагал: идём на яхте… Нет, надо было мне влезть в твою жестянку! Был бы уже в городе… протокол бы составляли…
— Как дам сейчас в торец! — озлился Толик. — Без протокола.
— Ребята…
…И так неожиданно, так умиротворённо прозвучало это «ребята», что оба с сумасшедшей надеждой повернулись к Валентину. Всё-таки физик… теоретик…
Теоретик стоял возле сверкающей медной спирали и с живым интересом оглядывал пейзаж.
— Ребята, я всё-таки с вашего позволения возьму одну «опалину»?..
И, получив в ответ обалделый кивок, направился к берегу, мурлыча что-то из классики.
— Что это с ним? — тихо спросил Лёва.
Толик неопределённо повёл плечом.
Валентин уже возвращался, с наслаждением попыхивая сигаретой.
— Ребята, а знаете, здесь неплохо, — сообщил он. — Вообще не понимаю, чем вы недовольны… Могли попасть в жерло вулкана, в открытый космос — куда угодно! А здесь — смотрите: солнце, море, пальмы…
Видно, никотин с отвычки крепко ударил ему в голову.
— Я, конечно, постараюсь разобраться в том, что произошло, — небрежно заверил он, — но вернуться мы, сами понимаете, уже не сможем. Ну и давайте исходить из того, что есть…
— Т-ты… ты оглянись вокруг! — Лёва вновь обнаружил тенденцию к заиканию.
— Отстань от него, — хмуро сказал Толик. — От Натальи человек избавился — неужели не понимаешь?
4
Завтрак протекал в сложном молчании — каждый молчал по-своему. Валентин улыбался каким-то приятным мыслям и вообще вёл себя раскованно. Лёва с остановившимся взглядом уничтожал кильку в томате. Толик что-то прикидывал и обмозговывал. Грохотали отдалённые буруны, и кричали чайки.
— Слушайте! — побледнев, сказал Лёва. — Кажется, мотор стучит.
Они перестали жевать.
— Ага… Жди! — проворчал наконец Толик.
Лёва расстроенно отшвырнул пустую консервную банку.
— И чайки какие-то ненормальные… — пожаловался он ни с того ни с сего. — Почему у них хвосты раздвоены? Не ласточки, не чайки — так… чёрт знает что… В гробу я видел такую робинзонаду!
— А ну принеси обратно банку! — взвился вдруг Толик. — Я тебе побросаю! И целлофан тоже не выбрасывать. Вообще ничего не выбрасывать. Всё пригодится…
Лёва смотрел на него вытаращенными глазами.
— Мотор! — ахнул
Толик и Лёва оглянулись на бухту и вскочили. «Пенелопа» уже миновала буруны и, тарахтя, шла к берегу. В горловине ей досталось крепко — в белоснежном борту повыше ватерлинии зияла пробоина, уничтожившая последнюю букву надписи, отчего название судна перешло в мужской род: «Пенелоп…»
Лёва забежал по колено в воду. Он размахивал майкой, прыгал и ликующе орал: «Сюда! Сюда!» А на носу яхты скакала Галка и пронзительно визжала: «Мы здесь! Мы здесь!», — хотя их уже разделяло не более десятка метров.
Глубокий киль не позволил яхте причалить прямо к берегу, и её пришвартовали к корме дюральки.
И вот на горячий песок доисторического пляжа ступила точёная нога цивилизованной женщины. Первым делом Наталья направилась к мужу. Заплаканные глаза её стремительно просыхали, и в них уже проскакивали знакомые сухие молнии. Что до Валентина, то он окостенел в той самой позе, в какой его застало появление «Пенелопа». Пальцы его правой руки были сложены так, словно ещё держали сигарету, которую у него вовремя сообразил выхватить Толик.
— Как это на тебя похоже! — с невыносимым презрением выговорила Наталья.
Валентин съёжился. Он даже не спросил, что именно на него похоже. Собственно, это было несущественно.
Второй переправили Галку. Вела она себя так, словно перекупалась до озноба: дрожа, села на песок и обхватила колени. Глаза у неё были очень круглые.
И наконец на берег сбежал сам Фёдор Сидоров. Задрав бородёнку, он ошалело оглядел окрестности, после чего во всеуслышание объявил:
— Мужики! Это Гоген!
— О-о-о (у-у-у), Гоген!.. — встрепенулась было Наталья — и осеклась.
— Нет, но какие вы молодцы, — приговаривал Лёва со слезами на глазах. — Какие вы молодцы, что приплыли! Вот молодцы!
Как будто у них был выбор!
— А эт-то ещё что такое? — послышался ясный, изумлённо-угрожающий голос Натальи. Её изящно вырезанные ноздри трепетали. Валентин перестал дышать, но было поздно.
— Наркоман! — на неожиданных низах произнесла она.
Лицо Толика приняло странное выражение. Казалось, он сейчас не выдержит и скажет: «Да дай ты ей в лоб наконец! Ну нельзя же до такой степени бабу распускать!»
Ничего не сказал, вздохнул и, вытащив из дюральки охотничий топорик, направился к зарослям.
Впрочем, Наталью в чём-то можно было понять. В конце концов ведь и сам Толик в первые минуты пребывания на острове с ненужным усердием хлопотал вокруг дюральки, боясь поднять глаза на окружающую действительность. Видно, такова уж защитная реакция человека на невероятное: сосредоточиться на чём-то привычном и хотя бы временно не замечать остального.
Поэтому выволочка была долгой и обстоятельной, с надрывом и со слезой. Валентину влетело за курение в трагический момент, за друга-слесаря, за нечуткость и чёрствость и наконец за то, что с Натальей не стряслось бы такого несчастья, выйди она замуж за другого.