Туунугур

Волобуев Вадим

– Неплохо расслабились, - подытожил Киреев.

Вареникин сказал:

– Я потом сообразил: Маринка ведь могла детей привести на сеанс. Хорош бы я был.

– Вам эта встреча дома предстоит.

– И не говорите.

На том и расстались.

Киреев начал трезветь - отступившие было печальные мысли снова били как электрошокеры. Он уже не мог думать ни о чём, кроме Светки и неподатливой российской бюрократии. На душе стало так погано, что хоть кидайся в прорубь.

Мать встретила его сама не своя.

– Ты где был? Я вся обзвонилась.

– Извини. Не слышал, -

ответил Киреев, снимая шапку. Снег посыпался на пол белой трухой.
– В кино зашли.

– В кино? Зачем? Ты сто лет там не был.

Киреев мрачно ухмыльнулся.

– Не буду отвечать на этот вопрос, потому что за ним неизбежно последует другой: "А зачем вы пили?".

– А зачем?

Киреев вздохнул.

– Чтобы забыться, наверное.

Он разделся, прошёл в ванную. Мать, всегда безошибочно угадывавшая его настроение, проследовала за ним.

– Что, со Светкой разругались?

– Да, - ответил Киреев и сам себе кивнул в зеркале.
– Разошлись как в море корабли.

Но он ещё не хотел верить в это. Целую неделю ждал звонка или sms, сам порывался позвонить, думал даже нагрянуть к Вишневской домой (не вечно ж она будет от него прятаться), но вспомнил про Голубева, про его жалкий вид, когда тот умолял Светку одуматься, и переборол себя.

На восьмой день Киреев сдался.

Он сидел перед компьютером и тупо пялился в экран, где высвечивался текст вареникинской диссертации. В голове было пусто. За окном то и дело обрушивалась лавина - коммунальщики сбрасывали снег с крыши.

Киреев взял лежавший рядом смартфон, прокрутил контакты, набрал в грудь воздуха и позвонил.

– Алло!
– раздался с той стороны бойкий голос.

– Здравствуйте, Оля! Как у вас там компьютер? Не надо подправить?

– Приходите, - коротко ответила Салтыкова.

Неприятности шли одна за другой. В начале декабря Киреев получил бумагу от судебных приставов. В бумаге сообщалось, что в отношении него возбуждено исполнительное производство по поводу взыскания судебных издержек. Теперь Киреев официально стал должником государства и института.

Впрочем, это было даже кстати, потому что напомнило ему про апелляцию. Киреев направил стопы к Клыкову. Тот его ждал. Со скорбным выражением лица юрист проинформировал клиента, что в Якутске оставили в силе решение туунугурского суда.

– Значит, надо идти дальше, - непреклонно ответил Киреев.
– С Якутском все понятно, но верховный суд должен решить в мою пользу.

Клыков, видно, безмерно устал от него, потому что не захотел общаться лично, а в который уже раз направил к очередной юной особе, дабы та составила кассационную жалобу. Грудь у этой девушки была обычного размера, зато габаритами она почти не уступала Кирееву и напоминала Олю Салтыкову, только без её гиперактивности. Киреев договорился с ней, что зайдёт на следующий день с нужными бумагами.

Сказано - сделано. На следующий день Киреев явился во всеоружии законов и уставов, но девушка, озадаченно поджимая губки, сказал ему, что на сайте республиканского суда она не смогла найти никаких упоминаний

про его апелляцию. Пришлось снова ловить Клыкова. Тот снисходительно улыбнулся (молодо-зелено!) и велел сотруднице зайти попозже в его кабинет - он покажет, где искать. У Киреева же на душе заворочался тяжелый червячок сомнения размером с Шай-Хулуда.

Через неделю он дозвонился в "Консультант" с вопросом, как там поживает кассационная жалоба. У девушки был такой испуганный голос, будто Киреев звонил ей с того света. Пришлось опять жаловаться Клыкову. Тот, наконец, осознал пагубность своих иллюзий и сказал, что раз никому ничего поручить нельзя, он сам составит и отправит жалобу.

– Когда мне оплатить?
– спросил Киреев.

– Да хоть завтра, - ответил Клыков.
– В любое время.

Завтра было 31 декабря.

Солнце масляно светило сквозь морозный туман. "Консультант" встретил Киреева неожиданной тишиной и пустотой. Входная дверь была открыта и это наводило на тревожные мысли. Киреев подошёл к кабинету Клыкова. Изнутри слышались какие-то звуки жизнедеятельности. Киреев постучал.

– Кто там?
– спросили его.

Киреев опешил - к идентификации личности он не был готов. Пока соображал, как назваться, дверь распахнулась и перед ним предстал Клыков с весьма помятой физиономией.

– Э... извините, - пробормотал Киреев.
– Вы говорили, что я могу сегодня зайти. В любое время. Я готов заплатить. За кассацию. Но у меня со сдачей...

Клыков полез в карман, вытащил оттуда несколько мятых купюр и начал пересчитывать. У него упорно не сходилось. Он махнул рукой:

– Буду должен.

Противоположный дом таращился десятками светящихся окон, словно ячейками фасеточных глаз. За спиной гремел телевизор: на экране мелькала мишура, сыпалось конфетти, искрились бенгальские огни. "С новым годом!
– кричали наперебой ликующие актёры и певцы.
– С новым счастьем!".

Киреев смотрел на тёмный двор и представлял себе, как где-то там, в этом скованном стужей городе, Вишневская зажигает со старым козлом Голубевым. Пьют дорогое (конечно же, французское) шампанское, заедают севрюжиной и красной икрой (а может быть, и чёрной), поднимают тосты за любовь и успех. Наверняка, у них полон дом гостей и куплены билеты куда-нибудь на Хайнань (если не в Осаку). А он, Толька Киреев, стоит здесь, пялится на панельные "брежневки" и нет у него ни севрюжины, ни чёрной икры, ни хорошего шампанского, даже девушки больше нет, зато есть куча отписок из судов и финансовый долг перед государством.

– Толь, - послышался голос матери.
– Ну давай хоть выпьем за новый год. Авось лучше будет, чем старый.

К Кирееву подошла кошка Симка и начала тереться о ногу. Киреев бережно поднял её и посадил на плечо.

– Давай выпьем, - согласился он, поворачиваясь к матери.

– Со Светланой не вышло, может, с Ольгой получится, - произнесла мать, думая, что ободряет его.

– Может, - улыбнулся Киреев.

Он подошёл к столу, отпустил кошку и разлил дешёвое игристое вино.

– Ну, за новый год!