ТВ - эволюция нетерпимости
Шрифт:
Однако развлечение развлечению – рознь, возражали в ответ оппоненты. Художественный и нравственный уровень многих передач у вас ниже всякой критики...
Довод второй. Такие передачи люди хотят смотреть. Подобная установка уже не только народна, но еще и демократична, – она безоговорочно защищает большинство перед меньшинством. «Я, к примеру, люблю слушать Вивальди, Моцарта, люблю художников Сомова, Бакста, Лансере. Но я отдаю себе отчет в том, что работаю на коммерческом канале», – признавался директор программ НТВ Владилен Арсеньев. А на вопрос корреспондента «Независимой газеты», что заставило интеллигентный канал создать рубрику с таким плохим вкусом, как «Империя страсти»,
Оппоненты напоминали о циничной реплике Богдана Титомира, когда на вопрос: «Как ты можешь такое петь?», тот ответил: «А пипл хавает». Тогда в ход шел следующий аргумент.
Довод третий. Народ в России – отсталый. Реакция нашей аудитории – это реакция страны третьего мира. «Нужно перестать кадить самим себе и рассказывать, какая мы самая образованная, самая читающая в мире страна, – настаивал тогдашний генеральный продюсер НТВ Леонид Парфенов. – Зритель у нас простодушный. В индустриальных державах «мыльные оперы» не пользуются таким громовым успехом... И не надо нагружать телевидение задачами, которое российское общество не выполнило за весь период исторического развития».
Телевидение – продукт гипермассового потребления, – еще откровеннее объяснял ситуацию руководитель художественного и развлекательного вещания ОРТ. – А чтобы он не надоедал, в него надо вводить некий код внутренней защиты. В технике это, кажется, называется «защитой от дураков». На телевидении – «защитой от умников».
Одним словом, каков народ – таково и телевидение. Несовершенное вещание отражает несовершенство общества.
Перемены, происходящие на экране, раскололи эфирных работников надвое. У одних обездуховленный телепейзаж вызывал ощущение стихийного бедствия. У других – чувство исторической неизбежности. Собственные доводы казались сторонникам коммерческого вещания неопровержимыми, а электронные коммуникации – поворотным пунктом в истории мировой культуры.
К вопросу об историческом прецеденте
«Природный француз, который в своих сочинениях не обнаружил ни одной высокой мысли, ни одного возвышенного чувства, ни одной полезной истины, у которого сердце холодное и немое существо, как устрица, а голова – род побрякушек, набитый гремучими рифмами, где не зародилась ни одна идея...», – оценивал Александра Пушкина его современник и вечный противник Фаддей Булгарин. Знаменитый роман Булгарина «Иван Выжигин» имел успех, какого не имело ни одно произведение Пушкина. Говоря сегодняшним языком, это был бестселлер.
Читающая Россия середины 30-х годов позапрошлого века упивалась стихами Бенедиктова. Учителя гимназий задавали их своим ученикам, приезжие франты из Петербурга хвастались, что им удалось заучить наизусть его только что написанные строфы. «Каков Бенедиктов! – писал из ссылки в Сибири декабрист Николай Бестужев. – Откуда он взялся со своим зрелым талантом? У него, к счастью нашей настоящей литературы, мыслей побольше, нежели у прошлого Пушкина, а стихи звучат так же».
«Влияние Пушкина на общество было ничтожно, – сожалел Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями». – Общество взглянуло на него только в начале его поэтического поприща, когда он первыми молодыми стихами своими напомнил было лиру Байрона. Когда же он пришел в себя и стал наконец не Байрон, а Пушкин, общество от него отвернулось».
С точки зрения рейтинга популярность Пушкина, действительно, можно считать ничтожной. Последние три тома его сочинений появились в 1841 году в количестве 218 экземпляров. 7000 экземпляров того же «Выжигина» свидетельствовали о том, что Булгарин
Но кто сегодня читает стихи Бенедиктова и романы Булгарина?
А ведь «народный» Бенедиктов и «народный» Булгарин вполне соответствовали системе доводов, согласно которым «народ нуждается в развлечениях», а «люди хотят читать именно то, что хотят читать». Что же касается довода об отсталом российском народе, то в те годы он прозвучал бы настолько убедительнее, чем в наши дни, что только отсутствием тезиса «защиты от умников» можно объяснить появление в русской литературе Пушкина.
Не менее важно для нашей темы и то, что в прошлом столетии вся литература была коммерческой, и большинству издателей было мало дела до будущей славы произведения. Для коммерческих издателей куда важнее успех у нынешнего читателя. Самая лучшая книга – самая читаемая сегодня. Так что они охотно готовы отдать всего Пушкина за Булгарина с Бенедиктовым. Самая популярная, /а, значит, и самая «народная»/ книга позапрошлого века в России – «Повесть о приключениях английского милорда Георга и о Бранденбургской маркграфине Федерике-Луизе с присовокуплением истории бывшего турецкого визиря Марцимириса и сардинской королевы Терезии».
Книга была переиздана 97 раз!
Произведения высокой культуры /даже те, что со временем станут классикой/, для современников чаще всего – отшельники. Культура всегда вынуждена себя отстаивать в мире бизнеса. Она неуклонно пытается двигаться вверх по лестнице, которая столь же неуклонно стремится вниз.
Игра на понижение
Этот поединок воспроизводится заново с каждым веком. У него нет ни финала, ни, тем более, счастливой развязки. В этом легко убедиться на примере двух передач.
Выгородка первой /«Национальный интерес», декабрь 1997 года/ представляла собою амфитеатр с двумя трибунами, где располагались гости с полярными точками зрения – представители «традиционного» писательского клана и, так сказать, писатели «от коммерции» «Писательское дело, – говорил Фазиль Искандер – это, во-первых, воля к добру. А второе – воля к добру, выраженная в пластической форме. Все, что не входит в это двойственное понятие – это не писательство. Это – чтиво».
«Я – не писатель, – тотчас отозвался представитель второй трибуны, – Я – изготовитель того, что вы называете «чтивом». Мы путаем, литературу как потребность писать и литературу как коммерческое явление».
«Коммерция в издательском деле – это что?» – обратился ведущий Дмитрий Киселев к директору возникшего в последние годы, хотя и очень популярного, издательства. «Это – когда книга, которую ты выпускаешь, – продается, – ответил тот. – Писателю говорить “я написал хорошую книгу” не скромно. Только издатель знает вкусы и знает, что надо публиковать, и что нет».
«Когда продают мыло, то продают чистоту. Когда продают пошлую книгу, продают болезнь души. Что, деньги не пахнут?» – резко переспросил Д.Киселев, предпочитающий лобовые вопросы дипломатическим. – «Дело не в деньгах. Если книга интересна, она нужна людям». – «Вы издадите все, что будет куплено?» – «Я издам все, что интересно читателю. Детективы. Женские романы...». – «Те самые – в глянцевых обложках у книжных коробейников?» – «Да, те самые, которые выходят стотысячными и миллионными тиражами... Маринина, Леонов, Корецкий, Головачев...».