Тварь
Шрифт:
Обостренное обоняние это хорошее подспорье на охоте, когда выслеживаешь тварь, но в повседневной жизни это сущее проклятие. Потому что запахов вокруг не сотни, не тысячи, а миллионы! Каждый человек пахнет массой вещей - косметика, парфюмерия, стиральные порошки, кремы для обуви и множество других средств по уходу за всем на свете имеют свой запах. Как правило, химический и довольно резкий. Они смешиваются в невообразимый коктейль с собственными запахами человеческого тела. И этот "коктейль" неукротимым потоком льется мне в нос. Не только мне,
Поэтому одно из первых умений, которым учат при поступлении в комиссариат, это навык "отключать" обоняние там, где оно не очень-то и нужно. То есть попросту игнорировать большую часть запахов.
Поэтому сейчас я тщетно напрягал память, силясь вспомнить, кто же из обитателей гостиницы мог так пахнуть. И по всему выходило, что это мог быть только коротышка-метрдотель.
Я нахмурился, спрятал записку обратно в карман гражданской куртки и снова упаковал все свои вещи в рюкзак. Зачем коротышке передавать мне такую записку? Зачем ему идти против своего хозяина? Это не имеет смысла. Хотя...
Снег под ногами был влажным, а оттого сминался практически бесшумно. Ветер, бушевавший в городе, утих. Вокруг стояла оглушительная тишина. Точнее, торжественная тишина, будто лес набрал в грудь воздуха и ждал только условного сигнала.
И через каких-то сто метров от того места, где я вошел в лес, послышалась музыка. Точнее, я не знаю, когда зазвучала музыка. Вполне вероятно, что я слышал ее с того самого момента, когда выпрыгнул на дорогу, а может, лишь когда ступил под деревья. Но возможно, что она зазвучала буквально только что. В принципе, это было неважно, потому что музыка означала одно - сирена близко.
Я ускорил шаг, побежал, выскочил на поляну и замер, уронив рюкзак на землю.
Это была сцена из моего утреннего сна. Сирена сидела на задних кошачьих ногах, длинный хвост свивался кольцами вокруг нее, передние лапы-руки были сложены на груди, так похожей на грудь человеческой женщины, а небесно-синие глаза смотрели спокойно и по-матерински тепло. Ее почти безволосый живот был округлым с сильно выпирающим пупком.
У нее будет детеныш!
На трясущихся ногах я приблизился к ней и упал на колени.
– Прости меня, - по моим щекам потекли слезы.
Она вдруг опустилась на передние лапы, ее хвост со звонким свистом распрямился, а налитые груди качнулись на расстоянии моей вытянутой руки. А затем необычайно мягкие пальцы коснулись моей щеки в маске, а лошадиный рот как будто растянулся в улыбке.
– Я же говорил, что она не опасна, - раздался за моей спиной голос метрдотеля, но говорил он сейчас совсем не так, как в отеле.
Я повернулся к нему. Он стоял в десяти шагах правее меня, обнимая ствол березки, и по его щекам тоже текли слезы.
– Я не могу заставить Павла Григорьевича отказаться от этой затеи, - почти шепотом говорил коротышка, - но подумал, что вы... если бы вы отказались, он...
– Он бы вызвал кого-то другого, - мрачно
– А этот другой убил бы и ее, и детеныша, и сказал бы, что в лесу был еще и единорог...
– Но вы же этого не сделаете?
– в голосе метрдотеля зазвенела мольба.
– Не сделаю, - я мотнул головой и снова посмотрел на сирену.
Она чуть склонила голову набок, будто понимая, о чем мы говорили.
– Ты ведь здесь не одна?
– спросил я.
Сирена кивнула.
– Вас здесь много?
Она снова кивнула.
– Вы смогли выжить, потому что держитесь все вместе, да?
Ее губы снова как будто растянулись в улыбке.
– И нам бы поучиться у вас, - я тоже улыбнулся и сорвал с лица маску.
Сирена дернулась, собираясь убежать, но потом вдруг кинулась ко мне, обняла мои плечи и прижала к себе. Мне оставалось лишь ответить на ее объятия. А в голове забилась мысль - они такие же, как мы! Они не дикие звери, не твари, они люди! Возможно, мутанты, возможно, результат каких-то экспериментов, но люди. Такие же как я или этот коротышка. Они смогли загнать нас в норы благодаря тому, что они вместе - защищают и спасают друг друга. А мы разбились по одному, ценим свои индивидуальности и свой комфорт. Мы ссоримся и ругаемся, убиваем друг друга, а они нет.
И от этой простой истины мне стало одновременно легко и гадко. Я понял, что возвращаться туда я не хочу. Не хочу работать в комиссариате, не хочу выполнять поручения этого Павла Григорьевича. Хочу остаться здесь, с ними. И пускай меня разорвет на части единорог, испепелит стая огненных крыс, отравит ядом мраморный паук - мне все равно. Я хочу остаться с ними.
– Я хочу к вам, - прошептал я в самое ухо сирены.
Она отшатнулась от меня, кивнула и протянула руку. Я улыбнулся, стянул перчатки и взял ее под локоть. Сирена фыркнула, повела ушами и свободной рукой указала на мой рюкзак. Я кивнул опрометью бросился к нему, схватил и тут заметил взгляд коротышки.
– Идем с нами, - предложил я и, улыбнувшись, протянул ему руку, но он мотнул головой и отступил в чащу.
– Почему?
– не понял я.
Но он лишь молча мотнул головой, громко шмыгнул носом и отступил еще дальше в темноту.
В этот момент мягкая рука сирены легла на мое плечо. Я обернулся к ней, улыбнулся и...
Я даже не могу охарактеризовать этот звук - что-то среднее между хлопком в ладоши и жужжанием мухи, которая бьется о стекло. Что-то теплое попало мне в лицо и потекло в рот, а на месте правого глаза сирены теперь зияла кровавая рана. Она тяжело оперлась на меня - я еле устоял на ногах. И метнул кинжал, скорее, на слух, чем видя бегущего среди деревьев человека. Раздался короткий вскрик, и в лесу снова повисла гнетущая тишина.
Я аккуратно уложил истлевающее тело сирены на землю. Кожа на ее животе лопнула, и теперь мне был виден ее так и не родившийся детеныш. Он был похож на человеческого ребенка. Чем-то даже на меня...