Твардовский без глянца
Шрифт:
Представились. Стихотворцы из Смоленска – Твардовский и Фиксин. Едут в Крым, и, по всему видно, едут налегке. Через минуту-две мы сообща читали стихи наших новых – мимолетных – друзей, читали обрадованно, с неподдельным интересом… Стихи эти дышали подлинной поэзией. Особенно, помню, поразила нас „Уборщица“ Твардовского. Простая, „прозаическая“ тема, а вот берет за душу!
Так начиналась первая даль поэта…» [2; 39–40]
Сергей Андреевич Фиксин:
«О Курске особых воспоминаний как-то не осталось. В этом городе мы пробыли около двух суток: первый день устраивали
Харьков поразил нас своим неоглядным цветником на привокзальной площади. Вдобавок ко всему утро выдалось настолько ясным, теплым, что сразу поверилось в удачу.
В газете „Харьковский пролетарий“, куда нам посоветовали обратиться со своими стихами, встретил нас высокий, худощавый человек по фамилии, если не изменяет память, Ярошевский. Сейчас представляю его смутно, но помню его доброжелательность и умение отличать в стихах зерно от половы. Еще помню вошедшую к нам при чтении стихов пожилую женщину, изящно одетую и довольно красивую. Она была, кажется, заместитель редактора. Женщина, надев пенсне, читала наши стихи молча и в такт ритму удовлетворенно кивала головой. Мы наблюдали за ней и чувствовали, что стихи ей нравятся.
– Милые ребята, – как-то неожиданно сказала она, дочитав последнюю строчку и сняв пенсне, – скажите честно: вы ждете похвалы или денег? Только честно!
Подыскивая более удобный вариант ответа, я растерялся. Но мой друг нашел его сразу:
– Ни того, ни другого. Два билета до Симферополя.
– Так вот, будет то и другое. Надо как-то ребятам помочь, – обратилась она к Ярошевскому и передала ему наши листочки. – Выберите сами. И напишите в бухгалтерию.
Тут Твардовский, сидевший рядом, больно ущипнул меня за колено. Я ответил ему тем же. Произошел взаимообмен чувствами. Словами такое не передашь. ‹…›
Симферополь оказался куда малолюднее и тише Харькова. А зелени, цветов и синего неба здесь было, пожалуй, даже больше. Для полноты блаженства не хватало лишь одного Черного моря, но и до него уже можно было дойти пешком.
Особенно памятным событием в этом городе осталось вынужденное столкновение моего друга с незадачливыми работниками из местной газеты.
Не спеша продвигаясь к центру города, в одном из киосков покупаем литературное приложение к газете „Красный Крым“ – еженедельник наподобие теперешней „Литературной России“. Разве что потоньше. Перелистываем, просматриваем. Твардовский делает последнюю затяжку, отбрасывает окурок и с присущим ему юморком заключает:
– Тут, если чего и недостает, так это наших стихов. Придется друзей выручить!
Под чертой последней полосы читаем адрес редакции и не задерживаясь отправляемся „на выручку“ „Красному Крыму“.
Что представляли собой принявшие нас там люди, сейчас сказать затрудняюсь, но отлично помню – у Твардовского они отобрали в очередной номер стихотворение „Горькому“. ‹…›
И вот наконец Севастополь. Это уже все. Можно сказать, – добрались.
‹…› Неторопливо шагая по раскаленным плитам города русской славы, не пропускаем ни одной вывески, ни одного газетного стенда. Спрашивать же у людей было как-то совестно – ведь даже сами точно не знали, чего ищем.
Бродили-бродили и наконец, кажется, набрели: „Экскурсионная
Нас поместили отлично. Комнатка оказалась как раз на две койки. ‹…›
Как-то утром нас разбудил незнакомый голос:
– А ну-ка, братья писатели, вставайте, поговорим!
Мы быстро вскочили. Перед нами стоял человек в легком чесучовом костюме. На вид он был довольно молод, но все же старше нас. Ранним гостем оказался сам директор базы Дмитрий Иванович Кузнецов. ‹…›
– Вот что, друзья мои, – начал он после краткого с нами знакомства, – вы долго еще собираетесь у нас пробыть?
Истинных намерений директора мы сразу не угадали и как-то смутились, хотя тон его обращения к нам казался мягким и добрым и по всему чувствовалось, что человек о нас уже наслышан. Может, только это и придало нам смелости ответить не задумываясь:
– Пока не намекнут…
Кузнецов приятно улыбнулся.
– Так вот, я и хочу намекнуть, но только о другом. Хотите у нас поработать до конца сезона?
Мы с Твардовским молниеносно переглянулись и, как по сговору, подвинулись со своими табуретками поближе к директору, что уже почти означало наше согласие. И он понял это.
– Значит, по рукам? Отлично. Работой мы вас не задавим, ребята вы, я вижу, здоровые. Теперь слушайте. База у нас плановая, едва хватает мест даже предъявителям путевок. А такие кустари, вроде вас, валят к нам и днем, и ночью. И отказывать им грешно, и помещать некуда. Так вот, братцы писатели, я договорился со школой имени Шевченко занять их помещение под свой филиал. До сентября оно все равно пустует. В чем будет состоять ваша первая задача? Сегодня же идите в эту школу – она тут, рядом, по улице Карла Маркса, – и перетащите все парты в подвал… Шевченковский филиал потом будет закреплен за вами. Об этом после.
‹…› Со школой мы справились быстро. К обеду следующего дня вместо парт уже стояли чисто застланные раскладушки, а на двери самой маленькой комнаты красовалась художественно выполненная табличка: „Комендант“. Этот громкий чин был присвоен автору сих воспоминаний. Директор сдержал свое обещание, филиал базы предоставил в полное наше распоряжение. Должность же моего Трифоныча звучала еще многозначительнее: „Агент по доставке экскурсантов с моря и суши“. Это означало, что к такому-то поезду или пароходу мой друг должен отправляться на вокзал или пристань и встречать прибывших путешественников. Путевки проверять на месте: у кого они есть – на правую сторону, у кого нет – на левую. И так, группами, все следуют за агентом в город. Дорога одна. „Плановые“ по пути остаются на основной базе, а „кустарей“ Твардовский доводит до нашего филиала. Здесь мы проверяем их документы, берем за ночлег и выписываем квитанции.
Люди у нас долго не задерживались, самое большее – двое-трое суток, пока не обойдут все севастопольские и окрестные достопримечательности.
А вечерами вся молодежь нашего филиала – и хозяева, и „квартиранты“ – собиралась в пришкольном садике, выносила свои табуретки и устраивала импровизированные концерты. В ход шли и гармошки, и гитары, и мандолины – все, что испокон сопутствует юности при любых обстоятельствах. Сами же мы только могли читать стихи, но в силу своего „служебного положения“ воздерживались и от этого. Посильное участие принимали разве только в общем хоре, где голоса наши, конечно, не выделялись.