Твари, подобные Богу
Шрифт:
Время шло, атмосфера теплела, собрание бурлило как суп. Тата смутно удивлялась: она ждала чего-то чопорного, вроде научной конференции — презентация же, — а это больше походило на карнавал. Голоса звучали все громче. По залу неугомонным бесом носился Стэн Бердичевски — возникал из пустоты и тотчас исчезал, но траектория его перемещений прослеживалась по людям, согнувшимся пополам от хохота.
Прямо хвост от кометы, подумала Тата, зачарованно скользя глазами по жертвам фатального остроумия Стэна — и случайно увидела, как Айрин, мило увернувшись от какого-то старичка, выскользнула
Внезапно Тата встретилась взглядом с Майком, о котором, признаться, искренне забыла. Он смотрел холодно, чуть презрительно. Ей стало стыдно. Она быстро пробралась к нему сквозь толпу, с извиняющейся улыбкой дотронулась до его рукава, сказала:
— Прости ради бога, я тебя забросила…
— А я и не надеялся, что ты ко мне подойдешь. Куда нам, простым смертным… Собственно, я бы не путался под ногами, но решил подождать из любопытства: вспомнишь ты обо мне вообще или нет?
— Майк, перестань! — воскликнула Тата. — Не обижайся, пожалуйста, ты же видел, Митчелл меня со всеми знакомил… я бы давно подошла, но он велел «повращаться в обществе»… пока ждали важных гостей… а потом презентация, речь… голова кругом… даже неудобно: Митчелл столько делает ради моего продвижения…
«Что я оправдываюсь, уламываю его, как капризного младенца», — мелькнуло между тем у нее в голове. — «Сегодня — мой особенный день, должен же он понять?»
Майк с брезгливым видом осведомился:
— Сколько тебе лет, Тата? Шесть? Ради продвижения! Куда, к себе в постель? Разве не доходит — он тебядобивается! Замаслил всю глазками!
— Майк, что с тобой, что ты несешь? Какую постель? Мы коллеги…
— Коллеги! Я не первый день на свете живу и кое в чем разбираюсь. Такой приемище ради никому не известной русской!
— Ему нравится то, что я делаю, моя первая книга хорошо продается, вот он и вкладывается в надежде на дальнейший успех….
— Ага, в койке! Или… постой… не говори мне… может быть, вы уже?… Ему нравится то, что ты делаешь… ясно, ясно… теперь все ясно… тут же тыщи вбуханы… стал бы он «вкладываться» ради второсортной мазни…
Майк осекся. Тата окаменела. Вот они, его истинные чувства. Его истинное лицо. Объяснение всему, о чем не хотелось думать утром. Она развернулась и быстро пошла к выходу.
— Тата, подожди, постой! Я не то… я со злости…
Тата не могла обернуться, даже если бы хотела — она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться на людях.
Сбоку, из-за плеча, появился Митчелл, ее сегодняшний ангел-хранитель.
— Поссорились, — констатировал он. — Честно говоря, я этого ждал. Майк очень ревниво относится к твоему успеху. Прости, что я вот так, напрямую… Ну-ну-ну, тише… Сейчас найдем закуток, тогда поплачешь…
Он вывел ее в фойе, отвел подальше, в неосвещенную часть, к кожаным диванчикам, усадил, сел рядом.
— Ну как, будем плакать? — поинтересовался он, протягивая платок. — Или так посидим, поболтаем?
— Так посидим, — сквозь слезы улыбнулась Тата. — Макияж жалко.
Они поболтали ни о чем, а потом Митчелл, спросив разрешения, заговорил о
— Вы, естественно, помиритесь, — сказал он. — Но подумай, нужен ли тебе человек, который уже сейчас не в состоянии пережить, что ты удачливей его в работе? Это очень серьезный камень преткновения.
— Думаешь? — Тата повернула к нему недоуменное, грустное лицо, и Митчелл накрыл ее руку своей. Была в этом жесте излишняя интимность или ей почудилось? Тата неловко высвободилась и встала.
— Куда ты? — вскочил и Митчелл. — Постой… Успокойся… Конечно, не мое дело… нельзя влезать в чужие отношения… но я давно хотел… я же вижу, у вас с Майком не все гладко…
— Не все гладко?
— Слепому видно. Хочешь, поговорим об этом? Садись.
— Митчелл, спасибо, но… сейчас не могу… потом… мне пока надо…
Не договорив, она кинулась обратно, в зал. В голове звенело, мысли путались. Митчелл, не подозревая, ударил по самому больному месту. Если и посторонним видно… С другой стороны, возможно, Майк прав, у Митчелла свои интересы…
Она вошла в зал — и застыла, увидев Майка. Глупо улыбаясь, он одной рукой незаметно держал длинноногую блондинку за запястье, а большим пальцем другой стирал с уголка ее губ размазавшуюся помаду.
От обиды, возмущения, негодования у Таты все поплыло перед глазами. Она, наверное, упала бы, если бы на ее талию сзади не легли чьи-то крепкие, сильные ладони.
— Попалась, птичка! — прогудел в ухо бас Стэна Бердичевски.
Тата благодарно вздохнула — что угодно, лишь бы отвлечься, — и хотела обернуться к спасителю, но тот проворно сомкнул руки на ее животе, прижал к себе и негромко предложил:
— Сегодня пятница, хочешь, проведем уикенд вместе? Где пожелаешь. Ты мне понравилась.
Содом и Гоморра! С ума тут все посходили! Тата, двумя пальчиками за рукава, сняла с себя руки Стэна, медленно повернулась к нему — он стоял в такой позе, словно собирался зааплодировать, — и холодно отчеканила:
— Держите себя в руках, товарищ Стэн.
И, еще раз пронзив весельчака гневным взглядом, повторила:
— Себядержите в руках. Где пожелаете. Не меня.
— Татуля! Не обижайся на старого лысого дурака, — расплылся в обезоруживающей улыбке непотопляемый Стэн. — Nothing ventured, nothing gained [4] , сама знаешь.
4
Не посеешь, не пожнешь.
Тата в хмельной решимости бросилась к выходу.
— Богиня! Нимфа! — неслось ей вслед шутовским голосом.
Дурак — дурак, а начитанный. Обижаться на него действительно было невозможно, но Тату уже ничто не могло остановить. Она выскочила на улицу, схватила такси и в пять минут очутилась возле своего дома. Подниматься в квартиру — квартиру Майка— не хотелось. Сейчас неплохо бы кофе… Вот возьму и пойду в «сомнительный» бар, взбунтовалась она. Еще и сниму там кого-нибудь. А что? Почему мужикам можно, а мне нельзя?