Твари в пути
Шрифт:
— Сэр Норлингтон, мне кажется, сейчас не время для очередных уроков и заумного философствования. Нам нужно повернуть и искать выход на дорогу.
— Нет, — отрезал Прокард Норлингтон.
— Вы что, собираетесь держать путь через эти холмы, где сидят эти…
— Так и есть.
— Вы спятили, — с сожалением, что эти слова сорвались с его языка так поздно, сказал Джеймс.
— Но именно вы, мой юный друг, явились за помощью к безумцу, — усмехнулся старик. — Так что я не одинок.
— Что ж, сэр Норлингтон, — сказал Джеймс. — Вы своего добились. Боюсь, я не в настроении ни выслушивать ваши наставления, ни разгадывать ваши загадки. Вы вольны делать то, что вам заблагорассудится — пускать коня с оврага, направлять его через холмы, покрытые птичьими стаями и блуждать дальше по бездорожью. А я, в свою очередь,
— А что будет, если вы его так и не найдете?
— Я дождусь утра и поеду строго в ту сторону, откуда поднимается солнце, пока не доберусь до гор Дор-Тегли, и вдоль них двинусь на юг к степям Со-Лейла, а оттуда — дальше на восток.
— Неплохой план, — прищурился сэр Норлингтон. — Но, боюсь, он не сработает.
— Что ж, вот я и проверю.
— Тогда сперва скажите мне, что передать от вас сэру де Ноту? — бросил спутнику в лицо, будто насмешку, ехидный вопрос сэр Норлингтон. — Да-да, не удивляйтесь так. Мне нужно знать, потому что будет обидно, если после стольких ваших ребяческих переживаний по поводу его спасения, он не получит от вас ни слова, когда я расскажу ему, как сотни черных дроздов растерзали ваше тело за считанные мгновения, когда вы попытались покинуть их вотчину.
Джеймс сверкнул глазами:
— Зачем весь этот цирк, сэр Норлингтон? Почему просто не сказать, что птицы не отпустят нас? Вам доставляет удовольствие потешаться надо мной? Или мой труп должен был бы сожалеть об очередном проваленном в вашей компании испытании?
— А теперь слушайте меня, Джеймс Доусон, паладин из ордена Священного Пламени. — Шутливый тон старика стал угрожающим и резким; его голос теперь напоминал звук, с каким волочат по дощатому полу сундук. — Внимайте, ибо я перестаю говорить, как вы выражаетесь, загадками. Вы невежественны, глупы, наивны и воспитаны на принципах таких отвратно-куртуазных и слезливо-добродетельных, что от них даже розы вянут. Мне неведомо, чему вас учили в Белом замке, как вас наставлял Ильдиар де Нот, но насколько же нужно быть непроходимым болваном, чтобы владеть сведениями — да, к примеру, «детская считалка»! — и не видеть ничего дальше собственного носа. Забудьте романтику баллад, взгляните на них с иной стороны, различите кровь и боль, убийства и смерть, тварей в людских обличьях, с людскими душами, различите мечи так почитаемого вами святого братства, проливающие реки крови. Жизнь в рыцарстве — это вечная война, это жестокая война, а еще это грязная война, потому что чистой и сбрызнутой духами войны не бывает. Вы видите романтику и подвиги, какую-то поэзию во всем этом, вы видите пруды, затянутые лилиями, и проглядывающие из-под воды лица прекрасных дев, и вы мните их изумительными духами, но это утопленницы. Если вы видите женщину в воде, не спешите восторгаться, задумайтесь сперва, кто ее туда засунул. Вы заковываете сердца в металлические клетки — да, я заметил ваш предмет обожания в мешке, — но вы видите в этом знак любви, в то время как это отнюдь не сердца, а наконечники пик — ст`oит лишь сферу перевернуть. Старые заветы братства забыты. Нет, хуже — они искажены, будто под некромантовыми зеркалами. Могилы с мечами, могилы с мечами, могилы с мечами. Отзовитесь из своих ям, братья, и посмейтесь вместе со мной. Я — последний помнящий заветы истинного рыцарского братства паладин Ронстрада.
— Вы ведь не можете быть из числа легендарных старозаветных паладинов… — задавленный откровенностью и напором сэра Норлингтона тихо и неуверенно проговорил Джеймс.
Удивление и неверие сэра Доусона были понятны: рыцари старых заветов давно уже все лежали в земле, и жили они лишь на страницах замшелых легенд. Баллады, предания, тканые гобелены — лишь там еще можно было встретить старозаветного паладина. Истории об их подвигах даже по меркам наивного Джеймса были столь нереалистичными, что он их воспринимал не более, чем красивые сказки. Действительно, ведь как можно было поверить в то, что некий рыцарь из-за какого-то завета отрубил себе голову и жил год без головы, после чего отыскал ее и прицепил обратно? Или в то, что другой рыцарь умел превращаться в ворона и летал за живой водой в страну смерти? Или в то, что еще один рыцарь отправился под воду и десять лет странствовал по дну Западного океана, где совершил множество подвигов? Разумеется, все это были всего
По правде сказать, старик ничего не говорил — лишь недобро глядел на молодого рыцаря, а Джеймс, сам продолжал уверять себя и спорить с собой же.
— Но как это возможно? — спросил он. — Сколько же вам должно быть лет?
— Много… очень много… — раздраженно ответил сэр Норлингтон. — Но я не хочу предаваться воспоминаниям. Особенно здесь и сейчас. — Он указал на будто бы подслушивающих птиц.
Джеймс был все еще ошарашен, но не мог не признать, что сейчас не лучшее время допытываться у старика о том, как так стало, что он до сих пор жив, и о прочем. И все же, в душе у молодого рыцаря крепли сомнения. Нет, он не сомневался, что сэр Норлингтон сказал правду, ведь он выглядел, вел себя и говорил так, будто только что вылез прямиком из пыльной книги, просто ему отчаянно не хотелось, чтобы этот самовлюбленный старый пень был одним из тех, кем он всю жизнь восторгался.
Старик глубоко вздохнул и понуро опустил голову.
— Простите меня, Джеймс, — неожиданно сказал он, — я несколько погорячился. Все из-за того, что происходящее для меня ново и чуждо. Современные нравы нынешнего поколения братства. Их воспитание. Все из-за того, что это не моя эпоха, я чужой в ней.
— Давайте побеседуем об этом после, сэр, — взял себя в руки Джеймс. — Скажите, что нам делать сейчас. Повернуть мы не можем, потому что птицы на нас набросятся, так ведь? Идти через холмы?
— Через холмы.
— Что ж, сперва нас кто-то сюда свернул, — заключил молодой рыцарь. — Теперь этот кто-то не оставил нам выбора, и мы должны следовать по прочерченному им пути. И мы идем прямиком в топь на свет болотных огней.
— В точку. Ну, так в путь. И приготовьте ваш меч, Джеймс. Скоро все разъясниться, так или иначе…
Но ничего и не думало разъясняться. Рыцари проехали по холмам уже с добрую милю, настороженно озираясь кругом. Присутствие птиц все так же угнетало, а от их количества волосы вставали на затылке дыбом. Если бы подобная стая вдруг решила закаркать, головы путников, должно быть, лопнули бы, словно перезрелые тыквы. Вероятно, даже дюжине баньши нечего было тягаться с десятками, если не сотнями, тысяч дроздов.
Держа перед собой масляный фонарь, который будто нарочно светил еле-еле, Джеймс чувствовал себя маленьким мальчиком из сказки, угодившим в дом людоеда. И вот он пробирается тайком по жуткой гостиной, пока хозяин в это время спит так близко, что можно ощутить его горячее дыхание. Он ступает осторожно, чтобы невзначай не скрипнула половица, но людоед того и гляди проснется. Дрозды молчали, и ни один из них не шевельнул даже пером, когда мимо проезжали два всадника. Они словно ждали чего-то…
Была уже ночь, и скопления дроздов напоминали озера смолы. В душе Джеймса крепло мрачное подозрение, что сквозь стаю проложено некое подобие дороги, ведь они еще не наехали ни на одну птицу, и все же молодой рыцарь изо всех сил вглядывался в землю, опасаясь раздавить кого-нибудь из Чужих, которых отвергла Осень, как их называл сэр Норлингтон. Пора было подыскивать место для ночлега — вокруг окончательно стемнело, а пройдоха-месяц куда-то пропал и явно не собирался утруждать себя карабканьем на плотно затянутое тучами небо. Путники уже начали думать о привале прямо здесь, среди холмов, в самом центре ковра из птиц, но тут неожиданно — и надо же было случиться такому совпадению! — они заметили огонек.