ТВари
Шрифт:
Диск-жокеи заинтересованно глядели на Агашу.
– Так на чем бишь я остановился? – продолжал Ксютов. – Да, насчет прошлого четверга. В прошлый четверг вырубился компьютер, и что? И сразу вылез весь ваш непрофессионализм…
Ксютов стоял, опершись руками на спинку стула, подчиненные сидели за длинным столом и глядели на своего шефа. Глядели и слушали, а шеф давал всем разнос.
– Стоило на день вырубиться программному компьютеру, как сразу повылезало, что никто не владеет ни искусством микширования, ни искусством речи, ни чувством меры, ни элементарной внимательностью, которая вообще никому здесь из присутствующих, как мне кажется, не присуща. Здесь вообще, похоже,
Ксютов раскачивался вместе со стулом и говорил:
– Лена, к тебе это относится в первую очередь, ты была в эфире с двенадцати до шестнадцати, сразу после Мирского…
Красивая блондинка Лена поджала губки и потупила взгляд. Агаша поняла, что эта Лена, наверное, очень набедокурила на своем эфире, и ее сейчас будут за это ругать.
– …Лена, тебе сколько раз объясняли, что заговаривать музыкальную композицию на голосе исполнителя категорически нельзя? Это брак в работе диск-жокея. Я вам всем, когда брал вас на работу и стажировал, тысячу раз объяснял, что перед тем, как ставить песню с диска или с другого носителя, диск-жокей обязан прослушать вступление и концовку песни и по секундомеру прохронометрировать интродукцию и коду. Кроме того, для облегчения вашей работы на плей-листе возле каждой песни обозначены вход и выход, сколько секунд от первого звука до начала пения и наоборот, и буквами даже обозначено – для особенно тупых. Вот, поглядите, кто забыл, – Ксютов потряс в воздухе распечаткой плей-листа, – вот, после песни Элтона Джона стоит цифра 12 и буква «эф»… Что это значит? Это значит, что после того, как Элтон Джон кончил петь, музыка в этой песне звучит еще двенадцать секунд, и у диск-жокея, если ему вздумалось красиво, как он думает, наезжать на хвост этой песни, есть целых двенадцать секунд, чтобы на музыке уходящей песни прокомментировать ее или сказать свою очередную гениальную глупость, вроде той, что сказала в тот же четверг Оля Сиротина.
Теперь все посмотрели на Олю, полную девушку, что сидела по левую руку от программного.
– Но вернемся к профессионализму. Лена, ё-мое, у тебя на этом Элтоне было целых двенадцать секунд, за это время в эфире можно всего Шекспира процитировать, а ты мало того, что в следующую песню группы «Грин Дэй» очень плохо въехала, так ты своим чрезмерным комментарием залезла на голоса исполнителей, а это брак, а это непрофессионализм. Что? Не могла посмотреть, что до вступления голосов написано пять секунд? Чего тебя понесло?
Диск-жокеи зашушукались, за столом прокатилось оживление.
– За двенадцать секунд процитировать всего Шекспира? – хмыкнул сидевший рядом с Агашей толстый брюнет с полосатой футболке. – Ольга и на пять секунд ни одной цитаты из Шекспира в своей памяти не наберет.
Послышались смешки.
– Тихо! – прикрикнул Ксютов. – Дальше… Дальше я хотел сказать о главном. Невнимательность – это естественная сфера обитания ваших душ. Вот поглядите! Стоило в четверг полететь программному компьютеру, как вы умудрились навести полный хаос в рекламных окнах и буквально свести с ума нашу рекламную службу. Чего, казалось бы, проще? Девочки из рекламной службы коммерческого директора приносят диск-жокею расписание рекламных окон каждого часа эфира. Там черным по белому прописано время рекламного окна и последовательность роликов. Делов всего-то – приготовить все картриджи с роликами, засунуть их в картридж-плейеры…
– Слушайте, у вас здесь все так сложно, – шепнула Агаша вертевшемуся рядом толстяку, – я ни за что не смогу разобраться.
– Да пустяки, – шепнул Агаше толстяк, –
– …И потом, – Ксютов закашлялся, – Рита, ты почему между семнадцатью и восемнадцатью выругалась в эфире?
– Кто? Я? – изумилась девушка, сидевшая напротив Агаши.
– Да, ты.
– Как я выругалась?
– Ты после Димы Билана, перед Шакирой сказала, что Шакира блядь.
– Что? – задохнулась от возмущения диск-жокей Рита. – Не говорила я такого.
– Ну что голословно, давай контрольную запись эфира послушаем, – сказал Ксютов и обратился к Агашиному соседу-толстяку: – Сережа, найди нам пятничный эфир семнадцать часов, Ритин эфир…
Так это же Сергей Мирский, ахнула про себя Агаша. Тот поднялся со стула, подошел к компьютеру, проделал несколько манипуляций мышью. Из колонок, подвешенных под потолком, послышались звуки музыки, которые сменились звонким девичьим голоском.
– Вот здесь, ага, погромче сделай, – командовал Ксютов.
– … А мужскую компанию на нашем эфире будет разбавлять Шакира, – проговорил голосок Риты.
– Ну вот, – сказала Рита, – не блять Шакира, а раз-ба-влять Шакира, ты слушал не ухом, а брюхом.
– М-м-мда, – согласился ничуть не обескураженный Ксютов.
– Оговорили, гады, – пожаловалась Рита, – и кто-то ведь донес, черная душа…
– Ты не пугайся, – после совещания сказал Мирский слегка обалдевшей Агаше, – всю программу буду вести я, я буду и фишки на пульте двигать, и музыку гнать, и за рекламные окна отвечать, а ты будешь только говорить, когда я тебе мигну или свистну.
У Дюрыгина с главным получился очень хороший разговор по душам.
Редко такие продуктивные и откровенные разговоры у них выходили, а тут повод хороший случился.
У главного сын родился.
У главного от первой жены двое. Парню, Дюрыгин его несколько раз видел здесь, на телевидении, лет восемнадцать, он на журфаке в МГУ учится, а девочка помладше. А вот новая молодая жена главного только-только родила.
Михаил Викторович, как и подобает счастливому отцу, узнав новость – ему еще утром, в девять часов, позвонили из роддома, – первую половину рабочего дня провел в эйфорическом настрое.
Презрев английские правила, каждому посетителю предлагал виски и коньяк и вообще перешел потом из кабинета в переговорную, где позволил себе немного больше нормы.
Дюрыгин оказался как раз кстати.
Михаил Викторович любил выпивать с симпатичными ему людьми.
– За ножки, – поднимая стакан с густым коричнево-оранжевым напитком, сказал Дюрыгин.
– За нашу работу, – алаверды ответил главный, – потому как если не будет хорошей работы, не пойдут эти ножки.
– Слушай, Миша, – сказал Дюрыгин, переводя разговор в выгодное ему русло, – если уж о работе, давай обсудим мое шоу, у меня есть несколько интересных идей.
– Ты же хотел достать ведущую класса Ирмы Вальберс, – вскинув брови, отреагировал Михаил Викторович, – и что? Достал уже?
– Нет, не достал, – ответил Дюрыгин, ставя стакан на стеклянную столешницу, – но готовлю новый кадр из совершенно новых, и она, по-моему, очень интересна, тебе бы стоило посмотреть.
– Валера, у нас ведь не испытательный полигон для прогона конкурсов на новую телеведущую, нам надо если выстреливать, то наверняка.
Я понимаю, Миша, дорогой мой, я все понимаю, но, на мой чуткий нюх, это будет именно то, чего хочет наш среднестатистический зритель.