ТВари

Лебедев Andrew

– Во как! – изумился главный. – Ты уже за медиа-группу Гэллапа меришь аудиторию?

– У меня нюх, Миша, – повторил Дюрыгин, – и он меня еще никогда не подводил.

– Интуиция? – уточнил Михаил Викторович.

– Назовем его интуицией, – согласился Дюрыгин, – мой нюх на такое название не обидится. Но дело не в этом. Дело в том, что, будь то мое шоу, план которого я предлагал тебе еще месяц назад, или шоу Зарайского с Ирмой Вальберс, – это уже априори морально устаревшие шоу, они устарели еще до выхода в эфир.

– Это

как? – удивился главный.

– А так, что наши прежние шоу, что мое, что Зарайского, один хрен, базировались на основной площадке среднестатистического спроса и могли стратегически претендовать только на поддержание популярности канала, но отнюдь не на прирост.

– Ага, понятно, говори, это интересно, – оживился главный.

– А самое главное – задачу прироста аудитории – эти шоу не решали.

– Ну, давай, давай, развивай тему, – Михаил Викторович нетерпеливо подгонял Дюрыгина. – Я тоже думал об этом, но мне интересны твои предложения.

А я теперь думаю, – ободренный Дюрыгин заговорил быстрее и увереннее, – что надо создавать такое шоу, которое не только поддержит популярность, отвечая потребе основной средней статистики, но и сыграет на привлечение латентных рекрутов в фанаты нашего канала, привлечет ранее не затрагиваемые слои зрительских масс.

– А конкретнее, как ты думаешь это сделать? – спросил главный.

Он был уже совершенно трезв, переживания молодого отца отодвинулись на задний план. У Михаила Викторовича професиональное явно превалировало над личным.

– Я думаю, что надо делать веселое шоу, которое, условно говоря, проймет и бедных и богатых, достанет до печенок и столичных штучек, и провинциалов и будет одинаково интересно всем зрителям, поднимаясь над разграничительными рамками социального статуса.

– Во как! – воскликнул главный. – Создать универсальное супер-шоу, опирающееся на общеобъединяющую зрителя идею.

– Верно, – согласился Дюрыгин, – надо забыть про гламур, надо абстрагироваться от московской моды, за которой, как за знаменитыми тремя соснами, мы лес перестали видеть.

– Молодец, – кивнул главный, – моими мыслями мыслишь, я об этом как раз думал, что московский наш гламур уже заколебал зрителя в нищей глубинке и ничего не вызывает, кроме раздражения и завистливой ненависти к нашему телеканалу – как к апологету и провайдеру московской гламурности.

Так в том-то и дело, Миша, – радуясь случаю высказать давно наболевшее, оживленно продолжил Дюрыгин, – демонстрировать периферийной нищете нашу сытую жизнь, показывать людям, у которых в домах изо всех удобств только электричество да холодная вода, да и те с перебоями, показывать этим людям шоу, где гости приходят в бриллиантах и обсуждают, что лучше отдыхать – на Багамах или на Майорке и какие автомобили лучше – полугоночные типа «родстер» или кабриолеты «Мерседес», это как раз и есть неадекватный непрофессионализм.

– Да? – риторичеки переспросил главный. – Неадекватный,

говоришь?

– Именно неадекватный, – кивнул Дюрыгин, – оторвавшийся от действительности и живущий уже только в мире своих ошибочных ощущений, не соответствующих реальности, а реальность такова, что народ пока смотрит наши гламур-шоу, но не потому, что ему нравится их смотреть, а потому, что другого мы им не показываем, не показываем, наивно в собственной неадекватности полагая, что если нам, телевизионщикам, это интересно, то и пипл схавает.

– Ну, так и что же ты, адекватный ты наш, предлагаешь? – спросил Михаил Викторович, наливая в стаканы еще на полпальчика по граммулечке оранжево-коричневого виски.

Что предлагаю? – вздохнув, переспросил Дюрыгин. – А вот мне пришла в голову мысль, что ведущую для будущего шоу надо брать из народа, а не из блистательной рублевской тусовки. Я ничего не имею против Ирмы Вальберс, но прикинь, кто ближе и милее простым зрителям в глубинке, да и в спальных районах Москвы и Питера? Наша Ирма, которая живет с миллионером, ездит на кабриолете и манерно говорит с каким-то немецким акцентом? Или девочка из спального района, приехавшая на Москву из Калуги или Твери и в избытке хлебнувшая московских трудностей?

– И ты такую ведущую нашел? – спросил главный, прищурив один глаз.

– Нашел, – кивнул Дюрыгин.

– Покажешь?

– Покажу.

– А шоу для народа тоже придумал? – спросил главный.

– И шоу придумал.

– Расскажи.

– А вот я подумал, – медленно начал Дюрыгин, – подумал я, что если пойти от обратного, пойти от наоборот, от негатива, если мы раньше неправильно кормили простой народ зрелищами блистательных тусовок, всей этой блистательной и от этого нереальной для большинства бедняков жизни, то…

– Но ведь вспомни голливудскую мечту и голливудское чудо времен великой депрессии, – вставил главный, – ты помнишь эти общеизвестные азы истории кино, что беднякам в тридцатые, чтобы им не было так безрадостно жить, показывали жизнь богатых?

– Я помню, – согласился Дюрыгин, – но там было не все так однозначно, а потом, не путай кино с телевидением, кино люди смотрели раз в неделю по субботам, а в телевизор глядят каждый день, и потом ситуация несколько не та и время иное…

– Ну так ты придумал негативно обратное шоу.

– Верно, я придумал: а не показать ли богатым жизнь людей бедных кварталов глухой провинции, где нет горячей воды и канализации?

– Но это уже было, дорогой ты мой, – улыбнулся главный, – это мы уже проходили.

– Когда?

– После Великой Октябрьской революции, дружище, когда Шариковы и Швондеры принялись поднимать рабоче-крестьянское искусство и пели по вечерам на собраниях, – широко улыбнувшись, пояснил главный, – так что ничего нового ты не придумал.

– Нет, Миша, это не совсем то, о чем я тебе хотел сказать, не совсем то…