Твердь небесная
Шрифт:
Но если бы японцы избрали для удовлетворения своих амбиций любой другой корпус! Если бы их единственная способная наступать колонна пристроилась в хвост сильно потрепанным войскам генерала Засулича или каким-то еще, Мукден мог бы стать одной из славных страниц российской истории! Но все та же злая судьба, что неизменно выпадала русским с самого начала войны, не пощадила их и в этот раз.
От старых позиций, занимаемых 4-м корпусом на Ша-хэ, до назначенного им нового расположения по Хунь-хэ войскам Зарубаева предстояло пройти около тридцати верст. Солдатам, измученным до крайности, который день не смыкавшим глаз, чтобы преодолеть это расстояние, потребовались почти сутки. Причем батальоны тронулись под ночь и долгое время двигались практически вслепую. В
В последний день Мукденского сражения – 24 февраля – над Маньчжурией завьюжил буран. Сильнейший ветер поднял тучи песка и погнал их к северу хлеща русских стрелков по глазам и засыпая пылью. Казалось, сама природа встала на сторону японцев.
Получив участок позиций, по меньшей мере втрое превосходящий по протяженности обычное расположение роты по фронту, Тужилкин понимал, что, если неприятель пойдет здесь в наступление, вряд ли его молодцы и соседние роты смогут оказать значительное сопротивление. Но капитану казалось, что японцы атаковать больше не будут. После кровопролитных многодневных боев у противника не должно оставаться никаких сил.
Однако около полудня японцы открыли сильный шрапнельный и шимозный огонь по расположению 4-го корпуса. А затем, почти невидимые в пыльной бури, пошли в атаку, наметив главный свой удар на деревню Киузань. Почему именно здесь? Почему не в любом другом месте? Даже если бы и в самом штабе Линевича был японский шпион, он бы не только не успел сообщить Ояме о почти не защищенном участке на фронте русской 1-й армии, он бы сам об этом еще не знал! К тому же японцы начали собирать против 4-го корпуса силы за день до того, как русские добрались до новых позиций, и, разумеется, ведать не ведали, что какой-то полк противника заблудится и откроет им простор для наступления. Значит, опять – в который уже раз! – русским выпадет злой рок. А японцев ведет счастливая звезда.
У рот, занявших оборону у Киузаня, в сущности, не было никаких шансов удержать многократно превосходного неприятеля. Единственное, что им оставалось в случае атаки на них, так это достойно, с честью, погибнуть на своих позициях. Стрелки даже не могли вести прицельный огонь – тучи пыли неслись им прямо в глаза. К тому же, забившись песком, стали плохо действовать винтовочные затворы, и винтовка у большинства солдат превратилась теперь в рукоятку для штыка. Артиллеристы также были лишены возможности помочь окопникам: врага они не видели, а бить наугад опасались – могли угодить по своим.
Не особенно пострадав от шимоз, – японские артиллеристы тоже цели почти не видели, – русские изготовились встречать неприятеля.
Тужилкин распорядился солдатам действовать так: если японцы сразу бросятся напролом всею массой, то подпустить их до самых окопов и встретить ручными гранатами; если же они сами вышлют вперед гренадеров, то, как и давеча на Ша-хэ, оставить окопы, а затем охотникам дождаться, пока туда попрыгают японцы, и тогда опять же забросать их гранатами.
Но японцы никаких хитростей использовать не стали, – у них, наверное, уже все терпение вышло, чтобы еще как-то хитрить, – они пошли именно напролом, как только ходят в последний бой.
Поняв, что неприятель не демонстрирует, а по настоящему, крупными силами атакует его, Тужилкин отправил к Сорокоу-мовскому с донесением Филиппа Королева, в котором срочно просил подкреплений.
Японцы тем
Японцы никак не отвечали, – естественно, на бегу и не выстрелишь, и гранаты не бросишь, – они были одержимы лишь одной целью – скорее донести до противника штык, который, несомненно, принесет им победу в этом последнем бою.
Понеся значительные потери от русских гранат, японцы не только не умерили боевого пыла, напротив, еще более осатанели. На потери они нисколько не обращали внимания. К тому же и поредев, они все равно числом многократно превосходили русских.
Атака была, как никогда, страшною, бешеною. Русские по крикам японцев, по выражениям их лиц поняли, что те в этот раз явились перед ними, чтобы или умереть всем до единого, или победить. Без компромиссов.
Тужилкин выскочил из окопа.
– Двенадцатая рота! вперед! – прокричал штабс-капитан обычный свой боевой клич.
Солдаты поднялись в рост. Кое-где раздалось «ура», едва слышное, впрочем, за японскими воплями, и тут же оборвалось: на редкую русскую цепь как лавина обрушилась серожелтая масса.
Рыская в общей свалке и стреляя из нагана направо и налево, Тужилкин старался как-то организовать сопротивление, при этом прекрасно понимая, что рота его обречена. Верный Игошин держался рядом. Он получил уже несколько ранений, но, и истекая кровью, продолжал отбивать штыки, нацеленные в ротного. В очередной раз спасая жизнь командиру, ординарец не успел отразить удар, направленный на него самого: вражеский штык пришелся ему в самую грудь. Игошин еще оглянулся удивленно, недоуменно на убившего его японца и в следующее мгновение упал замертво. Недолго продержался и Тужилкин, оставшись без попечителя. Штабс-капитан отчаянно прокричал: «Стоять, ребята! Стоя-а-ать!» – и, получив следом удар штыком, свалился рядом с убитым ординарцем.
Дормидонт Архипов один бился как целый взвод. Выскочив из окопа, он отстегнул штык и отбросил его прочь, – штык ему был только помехой. Унтер схватил винтовку за дуло и, действуя ею, будто палицей, принялся неистово крушить японцев. Он разбивал маленьким солдатикам головы, как пустые орехи. Японцы шарахались в стороны от его увесистого приклада. Ни один из них штыком не мог достать русского гиганта. Наконец кто-то сообразил выстрелить в него. Получив пулю в грудь, Дормидонт на секунду замешкался, словно хотел понять – что это его ужалило? И тут же сразу два штыка вонзились ему в спину. Унтер рухнул, так что земля вздрогнула. Те двое зарезавших его японцев подошли поближе и, забыв о побоище, стали для чего-то заглядывать в лицо поверженному колоссу. И вдруг Дормидонт схватил одного из них пятерней за ногу, дернул, повалил на землю, тут же подтянул к себе и вцепился в горло. Японец жалобно запищал. Второй солдат вначале отпрянул от неожиданности, но, быстро овладев собой, размахнулся и всадил в русского унтера штык по самое дуло, так что и выдернуть его сразу не смог. Дормидонт же, не обращая на это внимания, душил врага, пока не убедился, что в руках у него бездыханный покойник, а тогда и сам испустил дух.
У Васьки Григорьева сломался штык, и он, по примеру Архипова, крушил кругом себя прикладом, как молотобоец. При этом он все старался не терять из виду Матвеича. Васька сам вьюном вертелся, осыпая японцев ударами, да еще всякую секунду успевал приходить на помощь товарищу. Однажды он так от души огрел подвернувшуюся под руку шапку со звездочкой, что винтовка разлетелась на куски – куда приклад, куда затвор. Бесполезное теперь дуло Васька сам отшвырнул в строну. Он огляделся, ища чье-нибудь ружье: не валяется ли где под ногами? Но тут увидел, как один японец замахнулся ударить Матвеича штыком. Васька вскрикнул: «Матвеич!» – и, метнувшись к нему, встал на пути у японца. И в следующий миг штык, нацеленный в Матвеича, поразил наповал его самого.