Твердь небесная
Шрифт:
Ожидания Александра Иосифовича вполне оправдались. Едва в дверях показался помощник пристава, Таня немедленно напомнила ему:
– Вот тот человек, о котором идет речь в записке Антона Николаевича. – Она указала на отца.
– Да, да. Помню… – как-то неуверенно ответил полицейский. И перешел к главному: – Татьяна Александровна, – проговорил он скорбно, – с душевным соболезнованием вынужден сообщить о постигшем вас несчастье…
Таня мгновенно поняла, что Антона Николаевича больше нет. Она, как и полагается вдове, заплакала бы, но… не при нынешних обстоятельствах! Она еще поплачет в свое время. С Капитолиной Антоновной, Наташей и золовками. Непременно. Но сейчас ей нужно держать себя в руках, чтобы завершить важнейшее дело – устроить отца!
– …Антон Николаевич… – с трудом продолжал полицейский, –
– Царство Небесное рабу Божию Антону – прошептала Таня. И тотчас перешла к другому: – Этого человека срочно нужно доставить, куда велел муж.
– Разумеется, – холодно ответил полицейский.
Он окликнул возничего и, когда тот подал санки, протянул державшим под руки Александра Иосифовича городовым записку Антона Николаевича и приказал доставить арестованного по указанному адресу.
– Я тоже поеду, – решительно заявила Таня.
– Но… вы не проводите Антона Николаевича до часовни?.. – изумленно спросил помощник убитого пристава.
– Я в большей степени почту память мужа, если исполню его духовную, – отчеканила Таня.
Какое-то время полицейский стоял и отрешенно смотрел, как удаляются перегруженные санки. Но скоро пришел в себя. Он оглянулся на задержанных боевиков.
– Который стрелял? – грозно рыкнул он.
Кто-то ему указал на Мордера.
– Отойдите! – крикнул помощник пристава державшим его под руки нижним чинам.
Те отступили от Мордера на два-три шага. Помощник выхватил наган и, не прицеливаясь, верно выстрелил убийце своего шефа в самый лоб.
– Забрать! – коротко скомандовал он городовым, небрежно кивнув на труп с разбитой, дымящейся на морозе головой.
Глава 12
Чаша весов в московском противостоянии окончательно склонилась на сторону правительственных войск после того, как из Петербурга прибыл лейб-гвардии Семеновский полк. Быстро подавив сопротивление повстанцев в отдельных частях города, гвардейцы осадили последний и главный оплот восстания – Пресню. Сразу с нескольких сторон – от Кудринской, из Дорогомилова, с Ваганьковского кладбища – Пресня стала обстреливаться из пушек. Начались пожары. Особенно сильный пожар произошел на фабрике Шмидта, целиком ее уничтожив. Тучи пресненского дыма стояли над Москвой, как в ненастные осенние дни. И хотя большинство дружинников готовы были умереть на этой последней своей позиции, штаб восстания, чтобы сохранить силы для будущих боев, принял решение сопротивление прекратить. Дружинам была дана команда постепенно оставлять баррикады и отходить к Дорогомиловскому кладбищу и к Филям, пока еще с запада Пресня не была окончательно блокирована. Никто из повстанцев не сомневался, что это лишь временное отступление: не сегодня завтра рабочие вновь соберутся с силами и, используя приобретенный в декабрьских боях опыт и учитывая совершенные по недоразумению ошибки, уже по-другому поговорят с неприятелем, воздадут ему за нынешнюю свою неудачу, свернут голову этой человеконенавистнической преступной власти!
Но просто так по-заячьи убегать – лишь бы только спастись, унести ноги – дружинники отнюдь не собирались. Они приготовили безжалостному коварному врагу свои рабочие сюрпризы: оставляя баррикады, дружинники закладывали в них взрывчатку – фугасы, как они называли эти заряды. И в некоторых случаях их уловка оказалась для неприятеля, как и планировалось, возмездием весьма губительным: взорванные вовремя, фугасы эти убивали и ранили многих самодовольных гвардейцев, и уж во всяком случае, сдерживали их наступательный порыв и позволяли дружинникам выиграть время, чтобы спрятать оружие, укрыть раненых, отойти самим. Все-таки взятие Пресни не стало для вооруженного до зубов войска легкою прогулкой.
Но уж ворвавшись на опустевшие улицы, молодцы-семеновцы сполна отыгрались на немногих оставшихся пресненцах: любая самая малейшая примета непосредственного участия в сражениях, например, пятна масла на одежде – от оружия, естественно! – была достаточным поводом, чтобы мятежниканемедленно расстрелять. Начальник семеновцев полковник Мин приказал своим молодцам, вступившим на Пресню, коротко и ясно: «Арестованных не иметь, пощады не давать!»
Мещерин, Самородов и их дружинники оставались на баррикаде и отстреливались
Впрочем, там они долго не задержались: едва заняли позицию, к ним прибежала Лиза и объявила, что их срочно вызывает Саломеев.
Штаб восстания сворачивался. Кто-то жег в печке бумаги. Кто-то, напротив, что-то спешно писал, видимо, отдавая последние распоряжения. Но паники в комитете нисколько не чувствовалось, и лихорадочных сборов ничуть не было.
Саломеев встретил друзей с радостною улыбкой, будто намеревался сообщить им, что генерал-губернатор запросил у революционного комитета мира на условиях последнего.
Он поспешил навстречу Мещерину и Самородову и, словно благодаря бойцов за службу, положил им руки на плечи.
– Друзья мои! Старые мои боевые товарищи! Все только начинается! – сказал он нарочито громко, с расчетом, видимо, что его слова услышат и прочие штабные. – За одного битого двух небитых дают! Мы не отступаем – нет! мы передислоцируемся! – Саломеев с удовольствием показывал свою речь военачальника. – Мы демонстрируем маневр, чтобы ввести в заблуждение неприятеля и, собравшись с силами, завтра снова вступить в бой! И добить врага! Нанести последний и решительный удар по прогнившему царизму! Мы не проиграли эту битву! Запомните все! – почти кричал Саломеев. – Мы лишь окрепли духом в нынешней борьбе! А это значит, мы победили! Ибо победа всегда за сильнейшим духом!
– А теперь слушайте мой приказ! – более сдержанно произнес он. – Приказываю: взять своих очаровательных невест, – он улыбнулся стоящим тут же Лизе и Хае, – и немедленно покинуть Пресню! И не возражайте! – поспешил вставить он, видя, что Мещерин хотел что-то сказать, по всей видимости, заявить о своем намерении оставаться и сражаться в осаде до конца. – Помните: мы себе не принадлежим! Мы должны идти туда, куда укажет партия! Где вы будете полезнее! Здесь теперь от вас пользы партии нет! Это не обсуждается. Наши с вами бои впереди!
Когда стемнело, Клецкин отвез Мещерина с Хаей и Самородова с Лизой в Мневники. Там Саломеев заранее нанял у одной старушки квартиру на случай возможного их маневра. Ночью он и сам присоединился к друзьям. А утром, до рассвета, они все вместе выехали в еще более дальнее, приготовленное дальновидным Саломеевым убежище – в глухую деревеньку в Звенигородском уезде подальше от железной дороги.
В последующие дни Москва залечивала раны, полученные в результате кровавых беспорядков. Ко всем заставам потянулись сани с гробами, а то и просто с укутанными в холстину покойными: сотни убиенных – часто безымянных и неотпетых – отправились в последний путь свой. Похоронен был и пристав Потиевский на Калитниковском кладбище рядом с могилой отца, – там уж Таня действительно всплакнула вместе с другими близкими покойного. Но едва закончились казни и похороны, Москва будто бы очнулась после горячечного сна, повеселела даже немного: стали выходить газеты, и снова забегали мальчишки-разносчики, выкрикивая важные новости, повсюду застучали топоры и молотки, завизжали пилы – это плотники и каменщики принялись чинить фасады домов, устанавливать заново ворота, поправлять изгородки, торговцы снимали с окон деревянные щиты и открывали свои лавки и магазины, извозчики как будто стали даже шибче погонять своих отдохнувших лошадок. Когда же раздался первый фабричный гудок, всем стало ясно – лихо миновало, и жизнь возвращается в привычную свою колею.