Твердь небесная
Шрифт:
А в наступивший через несколько дней сочельник Москва будто уже забыла о случившимся или нарочно не хотела об этом вспоминать: город наполнился даже большей, чем в прежние годы, предпраздничной суетой, обыватели, многие из которых две недели носа из дома не показывали, все дружно вывалили на улицу, на рынках наступило натуральное столпотворение, в магазинах – не протолкнуться, в винные лавки выстроились полуверстные очереди. Всем хотелось жить, и радоваться, и праздновать!
С начала же нового года Москву и всю Россию охватила единственная пламенная страсть – скорые выборы в Государственную думу. Повсюду – в салонах и рабочих казармах, в очередях и собраниях, в вагонах конки и извозчичьих санках, в театрах и церквах! – среди всех званий и сословий то и дело теперь слышались новые слова: право голоса, депутаты, выборщики, курия, ценз. На выборы
Получил кресло в российском парламенте и Сергей Юрьевич Саломеев. Убедившись, что партнер исполнил его просьбу в отношении купца Дрягалова, о погибели которого сообщили многие газеты, едва восстание утихло, чиновник московского охранного отделения данное Саломееву слово сдержал: помог получить место депутата Государственной думы от одной из левых партий. Очевидно, у Викентия Викентиевича имелся какой-то свой расчет: ему, наверное, нужен был доверенный человек в Думе, так же точно как подобных людей он прежде внедрял в социалистическое движение. Впрочем, неизвестно, какие уж он там строил планы. Но если и были у него какие-то виды, то все они вскоре рухнули. Сразу после открытия Думы была образована особая государственная комиссия, занявшаяся расследованием причин московского восстания и выявлением приведших к беспорядкам просчетов властных и ответственных лиц. В результате в отставку было отправлено множество чиновников разного уровня. Среди прочих оказался и Викентий Викентиевич. Компетентные господа посчитали, что его рабочая политика с этими полулегальными кружками, с этой его революцией на коротком поводке,принесла крайне вредный для государства результат, – возложенного не него высокого доверия он не оправдал!
Отставка Викентия Викентиевича сделала возможным выбраться из затвора мнимому убиенному – Василию Никифоровичу Дрягалову. Записной его ненавистник больше никакой опасности собою не представлял. Почему таиться Дрягалову скрываться ото всех, будто беглому каторжному не было необходимости.
Василий Никифорович с комфортом перезимовал в своем роскошном кунцевском особняке. Днем он сидел над бумагами и счетами, которые ему постоянно привозил сын Дмитрий Васильевич, вечерами, в темноте, выходил прогуляться возле дома. Невестка его забавляла чтением романов вслух, а внук развлекал, намертво вцепляясь пальчиками ему в бороду. При нем, кроме кухарки и верного кучера Егорки, жили и его молодые – сын с женой и дитем. Диме и Леночке пришлось также перебраться в Кунцево, чтобы никому не показалось подозрительным: для чего это к дрягаловскому дому нет-нет да и подъезжают санки, груженные какими-то припасами, в то время как прочие дачи остаются безлюдными и заметенными снегом до весны?
Освободившись от вынужденной неволи, Дрягалов поспешил к своим магазинам. Хотя Дима управлялся с их семейною торговлей довольно ловко и умело, по-хозяйски, однако отцовского опыта он еще не нажил, и кое-какие дела, с точки зрения Василия Никифоровича, можно было бы обделать и с большею выгодою, нежели это вышло у сына. Поэтому, едва ему стало возможным более не скрываться, Дрягалов с сугубою энергией приступил к повседневным своим занятиям.
Но проводил ли он время в магазинах, ездил ли на биржу, выбирался ли в Нижний, Петербург или за границу, Василий Никифорович все думал свою сладостную и мучительную, трудную и отрадную, желанную и тревожную думку, которой, по правде сказать, он сам же страшился, но тем милее она ему была. Думка эта пришла ему в Кунцеве, когда однажды приехал Дима и за ужином рассказал им, что убит пристав Потиевский – Танин муж. Дрягалов промолчал тогда весь ужин, а вечером даже не вышел слушать роман. Так с тех пор Василия Никифоровича будто подменили: он и прежде-то говорил немного, а теперь вообще молчальником сделался, со слуг почти перестал взыскивать, даже взглядом своим строгим, от которого хоть падай, перестал людей стращать. Только вздохнет иной раз на чье-нибудь нерадение да и пойдет своею дорогой, задумавшись о сокровенном. Леночка как будто о чем-то догадывалась и, в очередной раз замечая странное поведение свекра, что-то с улыбкой шептала Диме.
Так миновал год. А где-то накануне следующего после московского мятежа
В прихожей у Потиевских, подавая хмурому слуге свою карточку, Дрягалов попросил человека напомнить барыне Капитолине Антоновне, что приехал тот самый почетный гражданин, у которого она позапрошлой зимой гостила на свадьбе сына. Через секунду улыбающийся уже слуга пригласил Василия Никифоровича проследовать за ним в покои к барыне.
– Здравствуй, здравствуй, батюшка, – ласково привечала Капитолина Антоновна гостя, подавая ему руку для поцелуя. – Давненько не виделись. Ты что же думаешь, я забыла тебя? – велишь лакею напомнить, кто именно таков явился! Я тебя помню! – улыбалась она. – Или думаешь: поди старуха совсем глупой стала! вчерашнего дня не помнит!
– Ну что вы, Капитолина Антоновна, матушка! – принялся оправдываться Дрягалов. – Да разве я когда!..
– Ладно, ладно, – шутливо успокоила его Капитолина Антоновна. – Не обращай внимания на старухины причуды. Я же побалагурить горазда. Ну, позвать, что ли, Татьяну? – спросила она неожиданно. И видя, как опешил Дрягалов, объяснила: – Нам твоя красавица-невестка только что позвонила по телефону. Предупредила о твоих потаенных намерениях. А как же ты думал, милый, шила в мешке не утаишь! Все понятно всем! Ах ты, проказник! – усмехнулась барыня. – Ну ничего, ничего, я за тебя заступлюсь. Ты мне понравился еще в тот раз, когда сына женил…
Капитолина Антоновна позвонила в колокольчик и велела позвать к ней Таню.
Вошла Таня. В черном шелковом платье и с почти такого же цвета волосами, туго собранными в узел на затылке, она была похожа на монахиню. Дрягалов за этот год несколько раз виделся с ней, мельком, правда, – Таня приходила навестить подругу. Но Василий Никифорович не лез к гостье с разговорами и шутками, не напоминал даже об их заговоре троих, а только раскланивался да бурчал какие-то слова приветствия.
Вот и теперь они сдержанно раскланялись.
– Я вот что, Татьяна Александрова, пришел… – начал Дрягалов с трудом, – спросить хочу, как бы вы отнеслись, если бы я пошел к вашей матушке… поговорить с ней… в общем, попросить у нее… руки вашей…
Таня отвечала спокойно, однотонно, как псаломщик, стараясь хотя бы интонацией голоса не обидеть собеседника:
– Василий Никифорович, если помните, я не девица на выданье, чтобы просить моей руки у родителей, а вдова. И даже если серьезно обсуждать ваше предложение, то делать это следует не ранее еще, чем через год, как вы сами понимаете.
Дрягалов не находился, что бы говорить дальше. Вроде бы ему не ответили «да», но, к счастью, не сказали и «нет». И он теперь страшился, как бы какою неловкою своею репликой ему не спугнуть вроде бы появившуюся призрачную надежду.
Тут вмешалась Капитолина Антоновна:
– Вот что я тебе скажу, матушка: тут ведь какое дело? – всякая невеста для своего жениха родится. Ты, Татьяна, верно, родилась не для Антоши. – Барыня промокнула платком глаз. – Видела я – не любила ты его: так уж, мирилась, поскольку закон велит. А Василь Никифорыч тебе пара подходящая. Это я верно говорю! Он вроде тебя – молодец лихой! Бедовый! Думать нечего тебе: соглашайся! Жена без мужа – всего хуже. Чего тебе, как Руфи, при свекрови сидеть… – И добавила, припомнив тут же еще одно недоразумение: – А по трауру уж не переживай. Я тебе отменяю траур – мать мужа покойного! Имею право! Будет с тебя и года.
Слово было за Таней. Капитолина Антоновна и Дрягалов смотрели на нее, ждали,что она ответит.
Не в Таниных правилах было ломаться, чиниться, изображать из себя мученицу, вынужденную по чьей-то прихоти принимать тяжелейшее решение. Она уверенно посмотрела в самые глаза Дрягалову и ответила:
– Я согласна стать вашею женой, Василий Никифорович.
Дрягалов растерялся гораздо более, чем если бы услышал отказ в ответ. Его буквально распирало страстное чувство схватить сейчас Таню и расцеловать, как он это запросто делал по какому-нибудь поводу со своею невесткой, но в данном случае он такой фривольности допустить не посмел: Таня – не Алена… это совсем другое дело… с ней такое не выйдет. И он, неловко подражая приемам благородных господ, взял Танину руку двумя руками и, будто получив архиерейское благословение, аккуратно приложился к ней губами.