Твердь небесная
Шрифт:
В самый разгар венчания в храм вошел запыхавшийся, взволнованный молодой человек – кто-то из прислуги, как можно было судить по его платью. Несколько мгновений он искал растерянным взглядом кого-то в толпе. Наконец, разглядев бороду Дрягалова, он пробрался к нему и прошептал всего несколько слов на ухо Василию Никифоровичу, отчего тот сделался белее полотна. Дрягалов даже ничего не сказал ни Маше, ни Диме и опрометью выбежал вон из храма. За этим эпизодом внимательно, но не показывая, однако, вида, наблюдал Александр Иосифович.
Венчание подходило к концу. Молодые супруги приложились к иконам на Царских Вратах
Еще с час Таня и Антон Е[иколаевич принимали поздравления. Очередь к ним протянулась через весь двор. Тане вручили столько цветов, что скоро ее коляска, куда шустрые Леночкины братья сносили букеты, напоминала клумбу на колесах. Первым, естественно, поздравлял дочку Александр Иосифович. Он говорил, нисколько не приглушая голоса, а, напротив, так, чтобы его слова были слышны всем присутствующим. К тому же все гости деликатно примолкли, когда заговорил отец новобрачной.
– Дорогая, любимая моя дочь! – не в силах скрыть свои переживания, изменившим ему голосом произнес Александр Иосифович. – Если в этот светлый день во всем мире и найдутся двое людей, которые лишь изображают себя радостными и счастливыми, чтобы не омрачать всеобщего веселья, но на самом деле душа у них ноет от скорби, так знай, эти двое мы – твои родители! Я, конечно, всегда понимал, что дочь – это не собственность моя, живущая мне на забаву, которую я могу держать при себе сколько угодно долго. Я понимал, что рано или поздно мне придется скрепя сердце ввести ее во храм и передать тому, который предназначен ей в вечные спутники. Но, милая Таня, я и вообразить не мог, каким непосильным испытанием это для меня будет. И если бы рядом с тобой сейчас стоял не Антон Николаевич, а любой другой человек, не знаю, смог бы я пережить свою душевную боль. И только осознание того, что заботу о тебе отныне будет нести достойнейший из людей, отчасти умеряет наши едва переносимые страдания. Будьте же счастливы. – Его голос умягчился, подобрел, лицо просветлело в грустной улыбке. – Не думайте о том, как безутешны мы теперь будем в нашем горестном одиночестве. Мы смиренно понесем свой крест. Лишь бы вы никогда не знали печали. Наша родительская отрада отныне только в вашем счастье.
И Александр Иосифович, более не сдерживая слез, прижал к себе Таню и долго не отпускал ее, будто прощался, будто обнимал ее в последний раз. Екатерина Францевна даже слегка поддержала его под локоть, будто опасаясь, что муж может лишиться чувств. Иные женщины в толпе промакивали глаза платочками.
В цилиндре, во фраке и пластроне, с тростью в руке, Дрягалов верхом летел в Кунцево. У калитки его дачи стояли какие-то люди. Дрягалов прямо на коне хотел въехать в калитку, да передумал, разглядев под самою дверью большое бурое, уже подсохшее, пятно. Он спрыгнул на землю, чтобы внимательнее рассмотреть пятно, которое оказалось не единственным: на двери он увидел еще несколько пятен того же цвета, оставленные, как можно было понять, вымазанною кровью рукой.
– В дом отнесли! В доме он! – быстро заговорил кто-то Дрягалову на ухо.
Дрягалов вбежал в дом. Кто-то из прислуги проводил
– Доктора позвали?! – громко спросил Дрягалов.
Но никто ему не ответил, так все были растеряны.
– Викулыч, я спрашиваю, позвали доктора?! – с угрозой спросил Дрягалов у знахаря.
– Позвали, – ответил старик. – Да только ни к чему он ему… дохтур-то…
В это время Егорыч приоткрыл глаза.
– Василий… – прошептал он. – Василий… скажи этому парнейчику… французу… что он здесь…
– О ком ты? – спросил Дрягалов, страшась, что больше ничего не услышит от него.
– Секретарь… из русского посольства… он знает… – совсем уже невнятно проговорил Егорыч. – Какой сокровища искал…
– Сокровища? – переспросил Дрягалов, приняв это за бред умирающего.
– Он здесь… – из последних сил сказал Егорыч. И больше уже не произнес ни звука.
– Помер Егорыч, – сказал старик-знахарь.
Все, как по команде, перекрестились. Старик протянул было руку к лицу покойного. Но Дрягалов опередил его и сам закрыл Егорычу глаза.
– Кто его? – страшным голосом вымолвил Дрягалов.
– Кто-то постучался в ворота, – ответил Мартимьян, – Егорыч открыл и сейчас получил финку в живот.
Скоро вернулась и Машенька с Димой и Паскалем. Встревоженные тем, как поспешно Василий Никифорович ушел с самого венчания, они не остались на свадьбе. И, едва поздравив Таню и ее мужа, поспешили домой.
Дрягалов сразу же попросил Маню помочь ему объясниться с Паскалем. И передал тому слово в слово все, что услышал от Егорыча на последнем его издыхании.
Для Паскаля смерть Егорыча, с которым он очень подружился, стала по-настоящему горестною потерей. Он так опечалился, что даже не смог хладнокровно вдуматься в последние слова Егорыча к нему. Паскаль решил, что старый добряк, прельстившийся его намерением записать рассказ о своих приключениях в Китае, даже сходя в могилу, заботился, как бы не унести с собой какой-нибудь детали, относящейся к этому повествованию, как бы присовокупить еще какие-то сведения, хотя бы и такие пустячные. Паскаль пообещал себе расписать все подробно, как только возможно. Это будет его данью уважения к замечательному русскому.
Егорыча похоронили на Дорогомиловском кладбище. Дрягалов поставил на его могиле большой дубовый крест, который хорошо было видно с Москва-реки.
Через несколько дней после этого Дрягалов, Машенька и Паскаль уехали в Париж.
Глава 6
Как ни радел чиновник охранного отделения о своих сотрудниках – действующих и бывших, – как ни старался позаботиться об их судьбе, но если их интересы не соответствовали его замыслам, он поступал все-таки по-своему, не считаясь с тем, что доставляет кому-то неудобства. То есть если требовалось принести сотрудника в жертву делу, Викентий Викентиевич не останавливался перед этим.