Твёрдость по Бринеллю
Шрифт:
В неотвратимости наказания Мария была уверена. И очень жалела о содеянном ею и стыдилась своего поступка. Но то, что ее сейчас ломало, физически коробило совестью, было на пользу парню, она это знала. Почему-то была уверена. И это ее немного успокаивало. Она чистосердечно раскаялась, чистосердечно сожалела — и, конечно, немного смягчила наказание незнакомцу. А если смотреть глубже — то и себе…
Через пару недель, когда Мария, как всегда по утрам, снова стояла с Катюшкой на пустынной остановке, ее кто-то толкнул в бок — так сильно, что она шмякнулась на обледенелый асфальт и больно ударилась локтем, бедром, да к тому же сильно стряхнула мозги. Она приподнялась на локте, морщась от боли в голове, и оглянулась на неожиданный тайфун, так злобно подбросивший и уронивший ее. Взгляд ее уперся в кирзовые ботинки огромного
— Ты… ты… — процедил он, глядя сверху на Марию, но так и не смог ничего сказать. Глаза его вдруг стали наполняться ужасом, челюсть отвисла… Мария с изумлением смотрела на него снизу и наконец принялась подниматься, опираясь на руку.
— Ты чего, — сказала она, не зная, сердиться ей на верзилу за то, что он исподтишка толкнул ее, или изумляться дальше. Жалости к парню, хоть она и увидела результат своего проклятья, у нее не было — одно сплошное изумление истинностью произошедшего. Она сделала было к нему шаг и открыла рот, но парень вдруг попятился от нее и, с каким-то низким, нечленораздельным мычанием, переходящим в сдавленный крик, рванул в сторону.
— Постой, да чего ты, не сержусь я, — крикнула ему вслед Мария, но парень, на ходу оглянувшись — глаза его готовы были выскочить из орбит, — исчез между домами во дворе.
"Чудак, — удивилась Мария, — чего это он?" — и изумленно покачала головой. Кряхтя после падения, она притянула Катюшку к себе, крепко взяв ее за воротник пальтишка, и на минуту забыла о парне: из-за поворота вываливал очередной, третий на сегодня, тяжело груженный рейсовый автобус. Но на душе ее творилось непонятное…
Свершение
Из областного центра в адрес любительского литературного объединения города С. пришло известие: в октябре будет совещание молодых литераторов, приуроченное к юбилею местной писательской организации. Приедут московские светила, выпестованные когда-то в этих же краях, — попить винца на юбилее, а заодно провести семинары по учебе местной молодой поэтической и прозаической поросли, да, может быть, кого-то отметить и кого-то даже рекомендовать в Союз писателей! Дело немаловажное, ответственное, а для молодых — волнительное.
Полина, в свои сорок лет, тоже относилась к молодой, начинающей поросли — во всяком случае, на совещание приглашали всех, кто не достиг сорока пяти, а она в это число попадала. Да и вся "поросль", разбросанная по всем районам области, состояла из подобных Полине: всем перевалило за тридцать, многим подгребало к пятидесяти, совсем юных (до двадцати лет) были единицы, а были и такие "начинающие", которым было за шестьдесят. И все они, тормознутые перестройкой (все существовавшие когда-то, устоявшиеся порядки сразу нарушились, а издательства развалились), не имея абсолютно никаких перспектив стать настоящими, признанными всеми (особенно своими читателями) писателями, все равно творили, кропали стишки и рассказы, складывая их безысходно в столы, в свои долгие ящики. Надеяться, в части публикаций, было не на что: в перестроечной суете про писателей и поэтов из провинций все забыли. Издать книжонку стихов теперь можно было только за свои деньги, а, как известно, богатые предприниматели стихов не читают и не пишут, те же, кто пишет, за свою жизнь не сделали карьеры и не скопили ничего — у них были другие ценности.
Так и Полина носилась со своими "ценностями", нужными ей одной, да еще нескольким, ей подобным. И она тоже почему-то надеялась, что ее творения в забвение не уйдут, кропотливые усилия получат признание; но это, как, видимо, она считала, произойдет еще очень не скоро, лет так через десять-пятнадцать, судя по замедлившимся темпам писательской жизни. Но что произойдет непременно, в этом она была уверена. Поэтому она собиралась на совещание в областной центр, в общем-то, с легкой душой — в основном для того, чтобы познакомиться с литераторами области, с которыми последний раз, на таком же совещании,
С Полиной вместе, и с теми же мыслями, ехала вся их городская когорта — человек двадцать, а то и больше, — "начинающих"; событие было немаловажное, редкое, как же пропустить, не потусоваться с себе подобными! И каждый из двадцати надеялся на чудо — признание: а вдруг его, именно его талант оценят!..
Как всегда, прибывшие отовсюду в областной центр участники разделились на два семинара: прозы и поэзии. Поэтов понаехало несметное множество: более пятидесяти человек! А в семинаре прозы, где оказалась и Полина со своей рукописью, их было всего двенадцать — проза дело тяжелое, времени и труда требует, а не только состояния души и клочка бумаги под рукой. Светила были шокированы таким скоплением пишущих в области: в их времена поэтов были единицы. Но на совещание прибыли еще не все: из отдаленных районов, откуда "только самолетом можно долететь", не прилетели лучшие силы — по причине дороговизны новых билетов. Руководителю семинара прозы было полегче, но и он кряхтел под тяжестью и заумностью некоторых объемистых рукописей романов молодых прозаиков.
На такой напор не всегда качественной местной писанины светила тоже под конец ответили дружным залпом: критика, хотя и объективная, сыпалась на головы бедных поэтов, как горох (или, скорее, как свинцовая дробь), новомодные изыски молодежи, вроде: "Их грифый клювель, наглиненный слюном…" — или: "Флажолетом цвел над флердоранжем, пил портвейн в ждакузи и биде…" — остались вообще непонятыми, новоиспеченные и изданные на свои деньги книжки разносились в пух и прах, хотя и не все: редкие получили одобрение. Особенно семидесятилетний критик из Москвы почему-то благоволил к девушкам, пишущим эротические стихи. Обладательница одной такой книги и была тут же рекомендована им в Союз писателей…
С прозой дела обстояли еще хуже. Ведший семинар прозы поэт отмел все, представленное начинающими прозаиками, похвалив лишь одну книжку талантливого мистика и несколько рассказов Полины. Собственно, Полина этого ждала, хотя вкус поэта, судя по тем рассказам, которые он у нее отметил, ее слегка удивил — его оценки несколько расходились с общепринятыми, были более искренними, не отягощенными конъюнктурными соображениями, несмотря на преклонный возраст поэта. Полина, критикуемая уже не раз и не два — то людьми умными, понятливыми, то судящими поверхностно, а то и вовсе ничего в ее рассказах не понявшими, — приучилась сама оценивать сочинения объективно, ничуть не превышая достоинства и значимости своих творений, но и не занижая их. Она знала, что "материал" у нее "есть", и, не услышав никакого напутственного слова от московского поэта, слегка расстроилась, но потом решила, что результаты семинара, видимо, будут обсуждаться писателями и оглашаться для всех позже — в торжественной обстановке, ведь предстоит еще грандиозная пьянка по поводу юбилея областной писательской организации. Правда, у писателей она будет проходить в ресторане и за казенный счет, а у начинающих литераторов — в общежитских шхерах, куда всех приезжих на время совещания заселили.
Там-то они, молодые (во всяком случае моложавые), наконец оторвутся! Правда, денег не было (Полина на второй день совещания уже голодала, так как деньги кончились) — на закуску. Но на водку они, конечно, найдутся.
Писатели, в предвкушении застолья, подвести черту под семинаром молодых впопыхах забыли. Молодые, простив им это, засели в общаге. Сдвинув столы в одной из комнатух, придвинув друг к другу кровати, поэты и прозаики плотно уселись рядышком. Полина, как бы случайно, оказалась между двумя красавцами — поэтом и прозаиком — с юга области; она не возражала. Да и ей ли быть в печали? После отъезда дочери на учебу в другой город она стала одинокой и совершенно свободной. Женщина в полном соку… А полжизни прочахла над бумагой и машинкой. Не часто приходилось ей отрываться, да еще с себе подобными — народом ее же племени! Она развеселилась, настроение резко подпрыгнуло: эх-ма! Наливай, ребятки, наливай! (Щипок, от возбуждения, одному соседу, щипок другому: давайте знакомиться!)