Тверской Баскак
Шрифт:
– Оставь! – Хан покрутил головой. – Толмача мне найдите.
Чувствую легкий тычок в бок, и слышу голос моего половца.
– Пропустите, не толпитесь.
Протискиваюсь в расступившийся коридор и оказываюсь прямо перед ханом. Смотреть на него не могу, сразу перед глазами всплывает распоротое горло. Не поднимая глаз, шевелю плохо слушающимся языком.
– Я здесь.
Кулькан пройдясь по мне невидящим взглядом бросает.
– Скажи этому… – он не находит подходящего слова. – Пусть возвращается и известит князя своего, что так будет со всеми, кто не покорится.
Перевожу,
– Этот человек не доедет в таком состоянии, кровью изойдет. Перевязать бы надо.
Кулькан смотрит на меня, как на заговорившую лошадь, а затем фыркает.
– Зачем? Если сдохнет, то туда ему и дорога.
– Умрет – не передаст слово ханское, – я уже настолько поднаторел в общении с этими людьми, что знаю на какие кнопки души надо жать, – а слова хана должны быть услышаны, чтобы не случилось.
Кулькан задумывается, причмокивая губами, словно пробует мои слова на вкус, и вдруг растягивает рот в ухмылке.
– Хитер ты, латинянин, ой хитер. – Он тычет в меня пальцем. – Хорошо, займись им, чтобы доехал и по дороге не сдох. Мои слова должны быть услышаны.
***
В юрте чадит масляный светильник, в свете которого Калида жутковатой кривой иглой штопает порубленного мужика. Тот в сознании, мычит и грызет зажатую в зубах палку. Резко воняет кровью и потом. Сидя в противоположном углу, я стараюсь не смотреть в ту сторону. Мутит.
Сижу, скрестив ноги, и в который уже раз спрашиваю себя:
«Зачем я ввязался? Этот параноик Кулькан запросто мог и меня прирезать, чтобы не умничал. Ведь все равно ничего не изменить! Мужик так и так умрет, ведь здесь ни бинтов, ни антибиотиков… Да и вообще, мне-то какая разница – одним больше, одним меньше».
Ответов на вопросы, естественно, не нахожу, и от полной бессмысленности своих действий все больше раздражаюсь на самого себя.
К счастью, слышу за спиной удовлетворенный голос Калиды.
– Кажись, все!
Это значит, можно отвлечься от бессмысленных мыслей. Встаю и подхожу к раненому. Тот выглядит не так уж и плохо. По-настоящему серьезная рана только одна – на груди. Ее то Калида и латал все это время, а остальное так, мелочи. Промыли, замотали тряпками, даст бог затянется. Глаза, к счастью, тоже целы. Один просто полностью заплыл кровоподтеком, а второй вон, пронзает меня вопросительным взглядом, мол, зачем спас, кто ты такой и что тебе от меня надо?
«И этот туда же – зачем? – Возмущенно ругаюсь в душе. – Откуда я знаю. Просто сделал доброе дело, и надеюсь, мне это зачтется». Вслух же говорю строго и уверенно, с твердым нажимом в голосе.
– Ты на меня не зыркай. Отвечай, кто таков, как зовут?
Я же учитель, а первое правило учителя гласит. Что бы не случилось, главное, излучай уверенность. Когда тебя постоянно оценивают десятки глаз, все сомнения должны оставаться внутри, а снаружи только полная убежденность в знании того, что делаешь. А в том, что мои действия оценивают сомнений нет никаких. Куранбаса, тот мне уже спину
На виске у раненого вздулась от напряжения вена, и он через силу, все же выдавил из себя.
– Ярема я, из боевых холопов боярина Козима.
«Боярин Козима, наверно, один из тех, кого в ханской юрте убили. – Прокручиваю еще раз недавние события и тут начинаю четко осознавать мотивацию своих поступков. – Глупо обманывать самого себя. В глубине души ты давно уже все понял. Ты этого мужика вытащил, чтобы рязанского князя о сговоре предупредить и, возможно, ход истории изменить. – Непроизвольно оборачиваюсь, не подслушивает ли кто. – А за это, как ты сам знаешь, наказание неминуемо последует, а если еще и Кулькан узнает, то и ждать не придется. Кожу со спины сдерут и на дороге подыхать бросят».
Бросаю взгляд на своих так называемых слуг, и несмотря на дрожь в коленях, решаюсь.
– Куранбаса, принеси воды. – Быстро пытаюсь придумать: куда бы отправить второго и, не найдя ничего лучшего, отправляю его за дровами.
Эти двое особо не торопятся и подозрительно косятся в мою сторону, так что я не выдерживаю.
– Давайте живо, я что вас ждать должен?!
Это подействовало, и они тут же выскакивают из юрты. Едва полог закрылся, я повернулся к раненому.
– Утром тебе дадут лошадь и отправят обратно в Рязань. Я хочу, чтобы ты передал князю мои слова. Пусть в поле войско не выводит, татары здесь не одни. Ярослав Киевский и Михаил Черниговский с ними заодно. Пусть князь ваш с дружиной и со всем городом садится за стены, в оборону, и ждет подхода подмоги от Юрия Всеволодовича. Это ваш единственный шанс выжить.
Пока говорил не замечал, а вот выпалил все и вдруг увидел, как округлился от изумления выпученный на меня глаз. Не совсем поняв в чем дело, спрашиваю:
– Ты понял меня?
Мужик кивает, а затем вдруг произносит.
– Зачем?
Теперь мой черед удивленно умолкнуть. Пока я решаю, что он имеет в виду, раненый повторяет.
– Зачем мне к князю с этим идти. То, что Ярослав с Михаилом воду в городе мутят и войной идут, так то и так все ведают. А по воинским делам, Юрий Ингваревич страсть как не любит, когда низшие людишки не в свои дела лезут. В поле или в осаду, это уж он сам пусть решает, не мое это дело.
Не знаю, чувствовал ли я себя когда-нибудь большим идиотом, чем сейчас. Я тут переживаю, рискую, можно сказать, жизнью, а никому, оказывается, это не нужно. В довершении к чувству чудовищного унижения, в голове зазвучал знакомый каркающий смех, и слова моего куратора резанули сознание.
«Вижу, не уймешься никак… Оставь! Ведь мое терпение не безгранично. Не наказываю тебя только потому, что это даже не попытка была, а так, глупость несусветная, но… Запомни и на носу себе заруби, больше поблажек не будет».