Твое имя
Шрифт:
Мара села, сердито растирая виски пальцами. Голова гудела… Пойти попросить у Рейвена отвара? Но тяжелая дрема, что наваливалась после, ее тоже пугала.
— Бьярн, — жалобно попросила она. — Отвлеки меня, расскажи что-нибудь. Прости, что мешаю спать.
Он обнял ее за плечи.
— Я и не думал, что усну сегодня. Что тебе рассказать, моя девочка?
— Не знаю. Забавную историю из детства, — осеклась она, подумав, что Бьярну трудно будет рассказать что-то из детства, не проговорившись. — Если можно…
— Я попробую, — ответил он. — Забавную? Хм… В моем детстве день был
Братья, сестры… Вот как! Бьярн-то, оказывается, из большой семьи. Множество вопросов сразу завертелось в голове, но она боялась, что Бьярн не сможет ответить.
— Меня гоняли еще больше, чем братьев. А за непослушание могли и розгами выпороть. То, что прощали им — лень, грубость, ошибки, — мне никогда не прощали.
Мара нахмурилась. Понятно почему. Выходит, она правильно угадала, что Бьярн — незаконнорожденный, только воспитанный в семье Благородного, принятый туда из милости. Конечно, кто же станет носиться с приемышем. Это родных любят и прощают все, а ему доставались колотушки и пинки. Бедный, бедный… Мара погладила его по руке.
— Так иногда скучаю по ним, — неожиданно сказал Бьярн. — Хоть бы издали взглянуть, но…
Ох… Выгнали, видно, за какую-то нелепую провинность, выкинули, как нашкодившего щенка, и думать забыли, а Бьярн не держит зла. Мара так расстроилась за него, что о своих бедах и думать забыла. Хотя он вовсе не стремился вызвать жалость и грусть его была светлая.
— Ну вот, пожалуй, забавное! Когда мне было лет тринадцать, двоюродные братья решили подшутить над женихом сестры, приехавшим знакомиться. Поспорили между собой, что нарядят меня в женское платье и никто не догадается, что на самом деле я не девушка, — Бьярн хмыкнул.
Мара даже на локте приподнялась, чтобы посмотреть на Бьярна. Серьезно? Вот этого огромного бородатого парня, которого можно перепутать разве что с медведем, нарядили девушкой?
— Трудно поверить, да? Ну, тогда я был совсем не такой. Тощий безусый юнец, и мама утверждала, что прехорошенький.
— С этим соглашусь, — хихикнула Мара. — И что потом?
— Один из братьев спор выиграл: жених действительно не догадался. Вернее, оставался в неведении до того момента, когда в ответ на попытку меня поцеловать ему прилетел в нос мой кулак.
Бьярн помолчал.
— Зато с того момента я стал лучше понимать девушек. Мне бы и в голову не пришло поцеловать хоть одну из них против воли.
Мара прижалась к нему.
— О, Бьярн, если бы все думали так же.
Бьярн рассказал еще несколько историй, которые, лишенные имен, деталей и подробностей, больше походили на сказки, но Маре нравилось лежать и слушать. Иногда смеяться, иногда переживать. Бьярн, которого она и так считала родным человеком, с каждой историей становился все ближе. Она понимала, почему раньше он не мог рассказать что-то о себе — боялся, что Мара не примет такой полуправды, но сейчас они словно заключили молчаливый договор, принимая условия игры: Мара не выспрашивает, а Бьярн открывает то, что может.
— И пока я болтался
Мара прыснула:
— Ну, смотрю, не вытекли.
— Просто чудом, — Бьярн расцветал на каждую ее улыбку и старался сказать что-то такое, отчего она продолжила бы улыбаться.
— А когда ты поцеловал девушку первый раз? — спросила Мара. — Как это было? Ты любил ее?
Она и сама не знала, зачем спрашивает. Бьярн посмотрел внимательно и серьезно.
— Птаха, кем бы я был, расскажи об этом? Пусть останется между мной и ею… А люблю я только тебя.
— Правда?
— Правда.
Мара вдруг поняла, почему задала этот вопрос. Наверное, ей нужно было знать, что не всегда первые поцелуи оборачиваются кошмаром. Что действительно где-то в этом мире влюбленные робеют даже от прикосновения руки, и каждое случайное прикосновение согревает, точно солнечный луч. Потом они гуляют, взявшись за руки, и шепчут милые глупости, и ждут подходящего момента, чтобы поцеловать в щеку, а потом однажды неловко срывают поцелуй с губ. Наверное, у Бьярна и незнакомой девушки все случилось именно так. Бьярн из тех, кто умеет ждать.
Почему-то стало очень больно от мысли, что он кого-то до нее целовал. Он ведь не отрицает этого. Целовал и, может быть, говорил ей «моя девочка», и обнимал, как ее сейчас обнимает. И та девушка теперь не ходит покалеченная и не дергается от каждого мужского взгляда, как она.
Мара залилась слезами. Пыталась отдышаться и успокоиться, села, отвернувшись от Бьярна. «Что ты творишь! Перестань!» — уговаривала она себя и понимала, что бестолково: теперь ее так и будет штормить несколько дней от смеха к слезам.
Бьярн осторожно обнял ее, утешая.
— Я тебя люблю, — повторил он, дождавшись, когда она перестанет всхлипывать.
Поцеловал в горячие и мокрые от слез щеки.
— Все должно было произойти иначе, моя родная. Вот еще одна последняя сказка… Представь, что это я проходил тогда через лес, и это меня ты привела в дом.
Он баюкал ее на руках, а Мара закрыла глаза: ладно, сказка так сказка.
— Я никогда прежде не встречал таких нежных, милых и все же очень уверенных в себе маленьких птичек, которые точно знают, чего они хотят в жизни. Сперва удивился бы твоему настойчивому желанию стать медикусом, а потом стал бы уважать тебя за него. Я задержался бы на несколько дней и поначалу страшно раздражал бы тебя своим громким голосом и громоздкой фигурой, ты бы язвила и называла меня «увалень». Так?
— Ага, — Мара улыбнулась, представив, как огромный Бьярн вваливается в их маленький домик, как ненароком задевает плечом полку и обязательно роняет на пол хрупкие флаконы, как виновато пытается собрать осколки огромными ручищами. — Точно.
— Приготовил бы тебе свою похлебку, от волнения перестаравшись с Медвежьим луком, и ты, попробовав мою стряпню, неловко отставила бы тарелку. А я, переживая, проглотил бы половину котелка, а потом поймал бы на себе твой взгляд: «Ну и обжора!»2041a3