Твои не родные Бонус
Шрифт:
– Натянешь потом. После нашего гостя. Давай, переодевайся, сучка!
Я быстро натягивала на себя трусики, больше похожие на две нитки, блестящую короткую юбку и эластичный топ. Они даже не смотрели на меня, ржали, курили. Насмотрелись, наверное, на тех, что на сцене, а мне до них далеко. Только почему-то это не имело сейчас никакого значения. По лестнице спустились несколько танцовщиц и равнодушно прошли мимо.
Я хотела крикнуть, а потом вдруг поняла, что всем плевать… а я сама виновата. Я не должна была
– Че? У нас даже уборщицы те еще куколки, а? Шаня доволен будет.
Жермен схватил меня под локоть.
– Если все пройдет хорошо, получишь хорошие деньги, поняла? А что не так – укопаю, усекла? Все! Пошла!
Кивнула, глотая слезы, подворачивая ноги на лестнице, меня волокли под руки. Я от страха даже сопротивляться не могла. Мне казалось, я снова в каком-то кошмаре, как когда-то очень много лет назад, когда Егор выгнал меня из дома, и я так и осталась стоять на улице с сумкой и дочкой на руках.
По коридору шла, оборачиваясь назад, в какой-то беспомощности и жалкой надежде, что кто-то увидит, вмешается, а стук каблуков тонул в красной ковровой дорожке, пальцы охранника стискивали мою руку до синяков, дотащил до какой-то двери с серебристыми буквами «ВИП 6» и втолкнул в нее за затылок.
Я с трудом удержала равновесие и на мгновение словно ослепла от неонового луча от светящегося шара под потолком. Позади что-то щелкнуло, и я поняла, что закрыли комнату снаружи. Невольно забарабанила в дверь.
– Выпустите меня! – в истерической попытке подергала ручку.
– Я же говорил, что панель – это твое место. Здравствуй, Аня.
От этого голоса наяву и настолько близко в замкнутом пространстве по коже прошел очень болезненный разряд электричества. И тут же волной едчайшей и неразбавленной ненависти вместе с пониманием. Как же я не поняла сразу, кто все это придумал, не поняла, чьих рук это дело. Кто загонял меня, словно дичь, в свой капкан и ждал, когда я в него попадусь и… я все же попалась. Медленно обернулась, глядя на него из-под спутавшихся и прилипших к заплаканному лицу волос.
– Как и твое среди шлюх.
Сидит в кресле. Хозяин жизни в темном костюме, ноги широко расставлены, руки на спинке, и первые пуговицы белой рубашки расстегнуты. В неоновом свете она не просто белая, а светящаяся, как и белки его глаз. Кожа контрастом темная… он всегда был смуглым. К нему загар цеплялся даже зимой.
«– Шумаков, скажи мне – ты ходишь в солярий?
– А ты?
– Что?
– Если ты ходишь, и я хожу. В твой.
– Не хожу.
– Я знаю… хочешь пойти?
Пальцы с моими сплетает и в глаза смотрит невыносимо пристально, даже
– Нет. Я просто спросила. У тебя кожа смуглая.
– Правильно, не надо в солярий. Мне нравится, когда ты такая белая. Нравится быть на тебе темным… когда руку на грудь кладу, и контраст этот, пиз**ц.
– Перестань! Я же о другом говорила.
– Почему? Представила, да? Что представила? Как ласкаю тебя?
– Перестань! Мы же в кафе!
– И что? Оближи губы, Нютааа…»
Как же я любила его тогда. До безумия, до исступления. Нельзя так любить, правильно мама говорила. Нужно себя себе оставлять. Не отдаваться всей душой. А сейчас моя ненависть плескалась и выплескивалась наружу. Мне кажется, ею пропитался воздух вокруг нас. И у нее даже запах есть. Она воняет сгоревшей проводкой, и мне кажется, я вся дрожу от нее.
– Как давно ты себя причисляешь к шлюхам? А где же «я не такая, я жду трамвая»? Как раньше?
Затянулся сигаретой и усмехнулся, зубы сверкнули в полумраке, и он всколыхнул лед в бокале.
– Чего ты хочешь от меня?
– Сейчас или вообще?
Очень сильно работали кондиционеры, и мне казалось, что я превращаюсь в кусок льда. Я еще никогда не видела у него такого жуткого выражения лица. Даже когда выгнал меня, не смотрел вот с этим ледяным цинизмом, замораживая меня на кристаллы и заставляя бояться. Вдоль позвоночника словно прошлись иглами, вгоняя их под самые кости и заставляя выпрямиться, напрягаясь всем телом.
– Вообще, – очень хрипло.
– Я и сам не знаю. Но точно знаю, чего хочу от тебя сейчас. Иди на сцену, Аня.
Судорожно сглотнула, и хочется заорать, броситься на него с кулаками, но меня останавливает этот взгляд, которого раньше я никогда не видела – замерзшая ртуть или иней поверх стального клинка. Отрицательно качнула головой. А он открыл портмоне и достал несколько купюр, положил на стол.
– Тебе ведь нужны деньги?
И я понимаю, чего он добивается – чтоб я доказала своим поведением, что он не ошибся – я шлюха.
«Шлюха! С кем трахалась? С кем, твааарь?! Я убью тебя! Слышишь, мразь? Я тебя убью? С кем, мать твою? Чья она?»
Вздрогнула, выныривая из воспоминаний, и процедила сквозь зубы:
– Пошел ты!
Склонил голову к плечу, усмехаясь. Вся его былая эмоциональность исчезла, и вот эта циничная ухмылка с тяжелым взглядом из-под полуопущенных век заставляла покрываться мурашками и подрагивать.
– Ты отсюда выйдешь, только когда станцуешь, Аня. Если на это потребуются сутки – ты будешь стоять на этой сцене сутки. Двое суток – значит, двое. Неделя – значит, неделя. Без воды, еды и туалета. Тебе ведь надо домой к дочери?