Творческий путь Михаила Булгакова
Шрифт:
Все эти размышления, увы, умозрительны. Чудо не состоялось. Мейерхольд, занятый другими делами, в «Масткомдраме» бывал не часто и поступавших самотеком пьес не читал.
Поток пьес — зимой 1920–1921 года еще совсем небольшой — шел в литературную секцию «Масткомдрама». Считалось, что здесь отбирают лучшие. Даже не лучшие — просто хоть сколько-нибудь пригодные, потому что очень уж нужны были современные пьесы. Пригодными считались те, в которых была современная идея, актуальная тематика и которые представляли бы хоть малый интерес в художественном отношении. Последнее, впрочем, было даже не обязательно. Пьеса, признанная пригодной, шла в постановочную секцию, здесь ее переделывали, перекраивали, приспосабливали — коллективно, — чтобы потом поставить на сцене «Масткомдрама» и рекомендовать к распространению через ТЕО. Если судить по воспоминаниям
29
См.: Нежный И. Былое перед глазами. Театральные воспоминания. М., ВТО, 1963. О «Масткомдраме» — с. 103–104.
Как бы то ни было, ни «Самооборона», ни «Турбины» не вызвали у рецензентов «Масткомдрама» ни малейшего интереса. «Самооборону» кто-то даже назвал «вредной», очень смутив этим драматурга. К «Парижским коммунарам» отнеслись благосклоннее. 8 мая 1921 года владикавказская газета «Коммунист» с гордостью сообщила, что пьеса «Парижские коммунары» М. Булгакова, «заказанная подотделом искусств Терской области» и в первый раз поставленная «у нас во Владикавказе», «рассмотрена Масткомдрамой и ею же намечена к постановке в центре». Но тут Булгаков получил письмо от Надежды, которая о «Масткомдраме» писала так: «…Переделка пьес — основная работа этого милого учреждения, с которым я, кстати сказать, достаточно хорошо познакомилась: в результате моих переговоров о твоих вещах я поступила туда ученым секретарем литературного (= рецензентскому) отдела и пробыла там около трех недель до отъезда в Киев. И рецензии писала…» [30] Переделок он не хотел. Поэтому не стал возражать, когда Надежда приняла решение забрать и эту пьесу из «Масткомдрама».
30
Письмо приведено в предисловии Е. А. Земской к публикации: «М. А. Булгаков. Письма к родным (1921–1922 гг.)».
Тем более что у Булгакова к этому времени были уже другие литературные планы.
«Самооборона». «Братья Турбины». «Глиняные женихи». «Парижские коммунары»… Но была еще одна, пятая владикавказская пьеса Михаила Булгакова — пьеса очень своеобразной судьбы и единственная из ранних пьес писателя дошедшая до нас в целости и сохранности. Называлась она «Сыновья муллы».
В «Записках на манжетах»:
«Помощник присяжного поверенного, из туземцев, научил меня. Он пришел ко мне, когда я молча сидел, положив голову на руки, и сказал:
— У меня тоже нет денег. Выход один — пьесу нужно написать. Из туземной жизни. Революционную. Продадим ее…
Я тупо посмотрел на него и ответил:
— Я не могу ничего написать из туземной жизни, ни революционного, ни контрреволюционного. Я не знаю их быта. И вообще я ничего не могу писать. Я устал, и кажется, у меня нет способности к литературе.
Он ответил:
— Вы говорите пустяки. Это от голоду. Будьте мужчиной. Быт — чепуха! Я насквозь знаю быт. Будем вместе писать. Деньги пополам.
С того вечера мы стали писать. У него была круглая, жаркая печка. Его жена развешивала белье на веревке в комнате, а затем давала нам винегрет с постным маслом и чай с сахарином. Он называл мне характерные имена, рассказывал обычаи, а я сочинял фабулу. Он тоже. И жена подсаживалась и давала советы. Тут же я убедился, что они оба гораздо более меня способны к литературе…»
Автобиографическая проза Булгакова гротескна. В этом ее прелесть. Историческая же или, если хотите, документальная сторона событий выглядела так.
1920–1921 годы на Северном Кавказе, первый мирный год после гражданской войны, — время бурного, стремительного расцвета национальных культур. Жажда театрального творчества колоссальна.
Газета «Горская беднота» 1 сентября 1920 года публикует статью, и заголовок статьи — как лозунг: «Нужно создать театр для горцев». «…Нужно создать для них Театр. Это первейшая задача работы в области
Во Владикавказе возникает Народная драматическая студия (М. Булгаков читает в ней лекции). Затем — в 1921 году — открывается Народный художественный институт с театральным факультетом. В газете «Коммунист» сообщение: «15 мая состоится торжественное заседание по случаю открытия института. Порядок дня:… выступление декана народного отделения М. А. Булгакова».
Создаются многочисленные национальные драматические кружки — на всех языках многонационального Владикавказа. Наиболее популярны — осетинская самодеятельная труппа Б. И. Тотрова (он талантливый артист и энтузиаст, еще до революции, преодолевая сопротивление царских властей, организовавший первые осетинские драматические кружки) и ингушский самодеятельный коллектив, возникший при ингушском отделе народного образования, находившемся тогда во Владикавказе.
У ингушского театра совсем никаких традиций. Даже таких слабых, как у осетинского. Не существует ингушской письменности. Только через два-три года З. Мальсагов предложит первый ингушский алфавит и одновременно напишет первую пьесу на ингушском языке. Пока они репетируют очень непрофессиональную, хотя и благородную по содержанию, пьесу, написанную по-русски еще до Октября. Михаил Булгаков проявляет к их начинанию большой интерес, бывает на репетициях, советует. Возобновляет свои дореволюционные спектакли Тотров. Новых пьес нет. 1921 год — и ни одной современной пьесы…
Тамара Тонтовна Мальсагова, ныне доцент университета в Грозном, историк, а тогда, в 1921 году, юная сотрудница ингушского отдела народного образования и одна из первых ингушских самодеятельных актрис, убеждена, что именно им, девушкам из ингушского наробраза, принадлежала инициатива привлечь Булгакова как драматурга.
— Булгаков диктовал мне тогда пьесу «Братья Турбины», — говорит Тамара Тонтовна, — и я предложила ему: «А вы напишите для нас пьесу!»
Впоследствии Булгаков утверждал, что написал эту пьесу за неделю. 15 мая 1921 года [31] она была поставлена на сцене «Первого советского театра». Как рассказывает Т. Т. Мальсагова — силами ингушского драматического кружка, с участием профессиональных актеров.
31
Дата приведена искусствоведом Г. С. Щедродаровой в лекции «История развития театрального искусства в Чечено-Ингушетии» (Грозный, «Знание», 1969, 60 экз.) и взята Щедродаровой из очень интересного документа.
В Русском драматическом театре во Владикавказе (Орджоникидзе) в течение многих лет работал — реквизитором, кассиром, комендантом здания — Ф. С. Блажиевский, человек, преданно любивший этот театр. Ежедневно он заносил в похожую на бухгалтерскую книгу сведения о состоявшихся спектаклях: название пьесы, дату, количество проданных билетов. За несколько десятилетий составилось несколько таких рукописных «книг». Из самой ранней, хранившейся в архиве Северо-Осетинского отделения ВТО, Щедродарова выписала эту дату. (Самый факт записи Блажиевского говорит, в частности, о том, что спектакль состоялся на сцене Русского драматического театра, которая действительно иногда предоставлялась национальным самодеятельным труппам.) О существовании записей Блажиевского я слышала и от других лиц, более поздние его «книги» видела, но этой рукописи в середине 70-х годов в архиве Северо-Осетинского отделения ВТО не оказалось, и где она находится, выяснить не удалось.
На сцене дом ингушского учителя — муллы Хассбота.
Два сына у муллы — белый офицер Магомет, только что вернувшийся с фронта, и революционер Идрис, студент.
Идрис скрывается в сакле отца от полиции, что не мешает ему непрерывно произносить зажигательные речи — перед его другом, подпольщиком Юсупом, перед отцом, перед братом, а главное, перед публикой — о бедственном положении народа, о бесправии женщины, о старых и мрачных обычаях и о приближающейся революции. «Что ты думаешь? — говорит он брату. — Что народу хорошо живется? Что он не знает, куда деваться от счастья и довольства?.. Ты видел нашу бедноту, которая живет хуже рабов? Наших женщин, которые тоже бессловесные рабыни? Всюду непроходимая темнота и невежество. Ты все это видел? Видел?»