Творцы
Шрифт:
Как всегда, Курчатов остановился у Синельникова. Первый вечер прошел в разговорах. Старых друзей — Кирилла, Антона Вальтера, Сашу Лейпунского — больше всего интересовало, что нового в Ленинграде. Курчатов пожимал плечами. Ничего сногсшибательного, экспериментируем. А в целом — стоим у врат царства, но врата-то эти, открывающие дорогу в царство внутриядерной энергии, пока закрыты. И золотой ключик, их отпирающий, еще не выкован. Вот так у них в Ленинграде. А у вас в Харькове? В Харькове было так же — ищем, экспериментируем, надеемся на скорый успех.
— Все вы, друзья, переменились, — сказал Курчатов Синельникову, когда они остались вдвоем. —
Кирилл заверил шурина, что у Лейпунского все в порядке. И здоровье хорошее, и работает отлично — увидишь по его обзорному докладу. Правда, уже не директор института, отвечает только за свою лабораторию — вероятно, отсюда и некоторая замкнутость.
В Харьков пришла осень, сыпались мокрые листья — месяц ноябрь так и называется по-украински — листопад. По небу тащились грязными перинами тучи, в воздухе густела холодная морось. Курчатов пошел прогуляться с Лейпунским по городу, по дороге сказал, что ему кажется, Саша держится как-то по-новому.
— Ничего со мной, — Лейпунский печально улыбнулся. — Молодость проходит…
— В твои-то годы! Ведь только тридцать пять! Лейпунский покачал головой:
— Дело не в годах. Дело в ощущении жизни. Иногда говорят, что в молодости лучше воспринимаешь жизнь. Это неправда. В молодости весь заполнен собой, себя ощущаешь куда сильней, чем реальное окружение, несешься впереди реальности. А когда весь ты охвачен ощущением своего окружения и сам становишься из центра бытия хоть и важной для себя, но все же деталью общего человеческого пейзажа — точка, юность завершена. Тебе этого не понять, Игорь. Ты никогда Не терял связи с реальностью. В этом твоя загадка.
— Итак, моя загадка в том, что я никогда не был молодым, даже в молодости, — с усмешкой прокомментировал Курчатов.
Лейпунский и внешне переменился. Недавно еще округлое, светлокожее, без единой морщинки лицо потемнело, посуровело, похудело, на нем обозначились скулы, уголки глаз затягивало сеткой морщин, морщины углублялись на лбу. В голосе Лейпунского звучало волнение. Так примитивно истолковать его мысль! Он же сказал — загадка! И она в том, что Игорь не только молод внешне, но и душевно молод, а вместе с тем всегда так слит с окружением, так безошибочно ощущает практические возможности, что только диву даешься! Игорь синхронен жизни, это какой-то дар природы, талант, другого слова не подобрать.
— Я не завидую тебе, но всегда удивляюсь, даже больше — восхищаюсь! Был бы ты политиком, а не физиком, вот бы с твоим чувством возможностей оставил след в истории! Одним личным обаянием сколько бы взял. Тобой бы восхищались, шли за тобой! — Он помолчал и вдруг спросил: — Почему ты не предложил доклада на конференции?
Курчатов пожал плечами. Зачем? Он мог бы сделать доклад лишь на тему, какую уже выбрал Лейпунский. Он уверен, что Лейпунский сделает доклад не хуже. Он не настолько честолюбив, чтобы вырывать у друга из рук хорошую тему.
— Нет, Игорь, нет, — с убеждением сказал Лейпунский. — Ты и самолюбив и честолюбив. Просто твое честолюбие не мелочно. Именно из самолюбия ты не позволишь себе ущемлять другого. Нет, не из самолюбия, из самоуважения! Ты неспособен на плохой поступок, потому что это значило бы потерять уважение к себе. Самоуважение у тебя так сильно, что — смотри, поберегись! — способно привести в иных случаях и к самоуничижению.
— Отличное психологическое исследование,
Лейпунский старался говорить с нарочитой сдержанностью, но чуткое ухо Курчатова улавливало горечь. Институт — солидное учреждение, не хуже десятка других. И не лучше. Мировой центр физики не получился. А что до личного положения, то лучшего и не желать — заведует лабораторией радиоактивности, ведет исследования по ядру.
— Понятно, Саша! — Курчатов с гримасой смотрел на черное небо, оттуда все гуще прибывало мокрой взвеси. — Пойдем, что ли?
Пока Курчатов прогуливался с Лейпунским, Флеров знакомил друзей с институтом. Они в Харькове были впервые, он чувствовал себя здесь старожилом. И он с такой охотой водил их по помещениям, с таким воодушевлением показывал большой ускоритель, так радостно приветствовал знакомых харьковчан, что его с удивлением спросили: почему он рвался из этого так нравящегося ему и такого, по всему, славного института? Он и сам удивлялся. Харьковский Физтех переменился за год, что он здесь не был нем пропал прежний дух вялости, в нем нормально, то есть увлеченно, трудились, а не только ходили на службу. И Голобородько щеголял в новых, мастерски выутюженных брюках — возможно, лишь недавно сбросил белые летние — и с энтузиазмом рассказывал, что они с Лейпунским, облучая бериллий гамма-лучами, получают нейтроны узкого спектра энергий, а не обычную смесь из частиц разных скоростей. Опыты только начаты, опубликуем — поразитесь! И Дмитрий Тимошук заранее излагал свой доклад о быстрых нейтронах — тоже немало нового!
— Замечательный институт! — восторженно объявил Панасюк.
Он не пропустил ни одного важного доклада, бегал с секции на секцию, прослушал сообщение Хлопина о химической природе осколков урана — теперь схема взрыва ядра становилась ясной, как если бы он увидел ее глазами. Его привел в восхищение Аркадий Мигдал, рассказавший, что происходит в атоме, когда внезапно меняется заряд ядра. А на доклад Флерова о нейтронах, вылетающих из ядра во время деления, Панасюк пришел раньше докладчика.
Центральное сообщение — доклад Лейпунского — вынесли на пленарное заседание. Курчатов слушал друга с особым вниманием. На трибуне Лейпунский был прежним — блестящим, глубоким. Подробно изложив состояние проблемы за рубежом и у нас, он заглядывал далеко вперед. «Слишком далеко!» — сказал себе Курчатов. «Возможность получения цепной реакции ставит впервые на реальную основу вопрос о практическом использовании внутриядерной энергии!» — закончил Лейпунский, и зал разразился аплодисментами. «Нет перехода! — думал Курчатов. — Реальные предпосылки освоения атомной энергии — где они?»
Директор УФТИ Александр Иосифович Шпетный водил гостей по всем лабораториям, стараясь в нужных местах расставить их так, чтобы приглашенный фотограф мог побольше лиц уместить на одном снимке и чтобы на фотографии не чувствовалась парадность, а виделся деловой интерес ученых к аппаратуре, какую им показывали. Во время обхода к Лейпунскому обратился Хлопин:
— Александр Ильич, хотелось бы с вами поговорить наедине.
Лейпунский провел Хлопина в свою лабораторию. Отдельного кабинета у него теперь не было, но стол так удобно стоял, что можно было говорить, никому не мешая и не привлекая внимания работающих в комнате.