Творения

Хлебников Велимир

Он едет в город.

Зангези

Я, волосатый реками!Смотрите, Дунай течетУ меня по плечам!И, вихорь своевольный,Порогами синеет Днепр.Это Волга блеснула синими водами,А этот волос длинный,Беру его пальцами, —Амур, где японкаМолится небуВо время бури.Хороший плотник часов,Я разобрал часы человечества,Стрелку верно поставил,Лист чисел^* приделал,Вновь перечел все времена,Гайку внедрил долотом,Ход стрелки судьбы железного небаСтеклом заслонил:Тикают тихо, как раньше.К руке ремешком прикрепилЧасы человечества.Песни зубцов и колесЖелезным поют языком.Гордый, еду, починкой мозгов.Идут и ходят как прежде.Глыбы ума^*, понятий клади,И весь умерших дум обоз,Как боги лба и звери сзади,Полей божественных навоз,Кладите, как колосья, в веселые стогаИ дайте им походку и радость, и бега.Вот эти кажутся челом мыслителя,Священной песни книгой те.Рабочие, завода думы жители!Работайте, носите, двигайте!Давайте им простор, военной силы бегИ

ярость, и движенье.Пошлите на ночлегИ беды, и сраженье,И кудри молодцаБегут пусть от отца.Поставьте в поезда, ночные пароходы,Где зелень темных звезд,Чтобы через кадык небес вестиЛюдей небесные пути.И чтоб вся мощь и свежесть рекВлекла их на простор, охотничий ночлег.Чтобы неподвижной глыбой сновЛежал бы на девичьем сенеПорядок мерных слов,Усталый и весенний.Вперед, шары земные!Если кто сетку из чисел^*Набросил на мир,Разве он ум наш возвысил?Нет, стал наш ум еще более сир!Раньше улитки и слизни —Нынче орлиные жизни.Более радуг в цвета!Та-та!Будет земля занятаСетью крылатых дорог.Та-та!Ежели скажут: ты бог, —Гневно ответь: клевета,Мне он лишь только до ног!Плечам равна ли пята?Та-та!Лёта лета!Люди — растаявший лед.Дальше и дальше полет.В великих погоняхБешеных скачекНа наших ладоняхЗемного шара мячик.В волнах песчаных<Качались — моря синей прическе —>Сосен занозы.Почерком сосенБыла написана книга песка,Книга морского певца.Песчаные волны, где сосны стоят, —Свист чьих-то губ,Дышащих около.Шумит, грызя молчание,Как брошенную кость,Дневное море.Зверь моря синемехий и синебурыйБьется в берег шкурой.Подушка — камень,Терновник — полог,Прибои моря — простыня,А звезд ряды — ночное одеялоОтшельнику себя,Морских особняков жильцу,Простому ветру.Мной недовольное ты!Я, недовольный тобой!Льешь на пространстве верстыПену корзины рябой.Сваи и сваи, и сваи!На свайных постройках лежитУгроза, созревшая в тайнахКолосьями сумрачных жит!Трудно по волнам песчаным тащиться!Кто это моря цветов продавщица?На берег выдь, сядь рядом со мной!Я ведь такой же простой и земной!Я, человечество^*, мне научуБлижние солнцаЧесть отдавать,«Ась! два!»Рявкая солнцам сурово.Я воин; время — винтарь.Мои обмотки:Рим пылающий, обугленный, дымный —Головешка из храмов,Стянутый уравнениями тугоВесь поперек, —Одна моя обмотка.И Царьград, где погибаетВоин в огне, —Другая, тоже хорошая.Я ведь умею шагатьВзад и впередПо столетьям.Онучи туги.Ну, дорогу, други!Слышу я просьбу великих столиц:Боги великие звука,Пластину волнуя земли,Собрали пыль человечества,Пыль рода людей,Покорную каждым устам,В большие столицы,В озера стоячей волны,Курганы из тысячных толп.Мы дышим ветром на вас,Свищем и дышим.Сугробы народов метем,Волнуем, волны наводим и рябь,И мерную зыбь на глади столетий.Войны даем вамИ гибель царствМы, дикие звуки,Мы, дикие кони.Приручите нас:Мы понесем васВ другие миры,Верные дикомуВсаднику3вука.Лавой беги, человечество, звуков табун оседлав.Конницу звука взнуздай!

<Плоскость ХХ>

ГОРЕ И СМЕХ

Зангези уходит прочь.

Горы пусты.

На площадке козлиными прыжками появляется Смех, ведя за руку Горе…

Он без шляпы, толстый, с одной серьгой в ухе, в белой рубашке. Одна половина его черных штанов синяя, другая золотая. У него мясистые веселые глаза.

Горе одета во все белое, лишь черная, с низкими широкими полями, шляпа.

Горе

Я горе. Любую доску яПойму, как царевну печаль!И так проживу я, тоскуя.О, ветер, мне косы мочаль!Я когтями впилася в тело,Руками сдавила виски.А ласточка ласково пелаО странах, где нету тоски.И, точно в долину, в меняСобралась печаль мировая,И я прославляю, кляня,Кто хлеба лишен каравая.Зачем же вы, очи умерших,Крылами плескали нужды?Я рыбою бьюся в их вершах,Русалка нездешней воды!

Смех

В горах разума пустякСкачет легко, точно серна.Я веселый могучий толстяк,И в этом мое «Верую»^*.Чугунной скачкою моржаЯ прохожу мои пути.Железной радугой ножаМой смех умеет расцвести.<Рукою мошной подбоченясь,Трясу единственной серьгой.>Дровами хохота поленницТоплю мой разум голубой.Ударом в хохот указую,Что за занавеской скрылся кто-то,И обувь разума разуюИ укажу на пальцы пота.Ты водосточною трубой<Протянута к глазам небес,А я безумец и другой,>Я — жирными глазами бес.Курись пожарами кумирен,Гори молельнями печали!Затылок мой, от смеха жирен,Твои же руки обнимали,Твои же губы целовали.И, точно крыши твердой скат,Я в непогоде каждой сух.А ты — как та, которой кат<Клещами вынимает дух.На колесе привязана святою,>Застенок выломал суставы,Ты, точно строчка запятою,Вдруг отгородилась от забавы.А я тяну улыбки нитки,Где я и ты,Тебе на паутине пыткиМои даю цветы.И мы — как две ошибкиВ лугах ночной улыбки.Я смех, я громоотводОт мирового гнева.Ты водоем для звездных вод,Ты мировой печали дева.Всегда судьбой меня смешишь:Чем более грустна ты,Тем ярче в небе шиш —(Им судьбы тароваты.Твоя душа — густой ковер,)Где ходят ноги звезд.А я вчера на небе сперСловарь недорогих острот.Колени мирового горяРуками обнимая, плачешь,А я с ним подерусь, поспорюИ ловко одурачу.У каждого своя цельИ

даже у паяца.Но многие боятсяТвоих нездешних глаз.И ежели золу ем,Она невкусная, пойми!Ты все же тихим поцелуемМне поручи^* несешь любви.И вечно ты ко мне влекома,И я лечу в твою страну.И, как пшеничная солома,Ты клонишь нежную вину.Я жирным хохотом трясусяИ над собой и над судьбой,Когда порой бываешь «дуся»,Моей послушною рабой.

Старик

Потомков новые рубли,Для глаза божьего сквозны,Кладу в ночные кошелькиГробами звякнувшей казны.Два холма во времениДальше, чем глаза от темени.Я ученическим гробамСкажу не так, скажу не там.Хранитель точности, божбамВеду торговые счета.Любимцы нег, друзья беды,Преступники и кто горды,Мазурики и кто пророки —В одном потоке чехардыИгра числа и чисел сроки.Вот ножницы со мной,Зловеще лязгая, стригуДыханье мертвой беленойИ смеха дикое гу-гу^*.Я роздал людям пай на гроб,Их увенчал венками зависти.И тот, в поту чей мертвый лоб,Не смог с меня глаза вести.Носитесь же вместе, горе и смех,Носитесь, как шустрые мыши.Надену свой череп и белый доспехИ нежитью выгляну с крыши.И кости безумного трескаЗвенят у меня на руке.Ах, если бы вновь занавескаОткрылась бы вновь вдалеке.И глаз опрокинутых КитежиПусть горе закроет ресницей.Бегите же, дети, бегите же! —Что в жизни бывает, не снится.

Смех

Я смех, я громоотвод,Где гром ругается огнем,Ты, горе, для потока водСтаринный водоем.И к пристани грозаЛетит надменною путиной.Я истины глазаУ горя видывал из тины.Я слова бурного разбойник,Мои слова — кистень на Волге!Твоей печали рукомойникМне на руки льет струи долги.

Горе

Сумрак — умная печаль!Сотня душ во мне теснится,Я нездешняя, вам жаль,Невод слез — мои ресницы.Пляшу Кшесинскою^* пред гробомИ в замке дум сижу ПотоцкойПеред молчанием Гирея.А в детстве я любила клецки,Веселых снегирей.Они глазам прохожих милы,Они малиновой весною зоба,Как темно-красные цветы,На зимнем выросли кусту.Но все пустынно, и не тыСорвешь цветы с своей могилы,Развеешь жизни пустоту.Мне только чудится оскалГнилых зубов внизу личины,Где червь тоскуюший искалОбед из мертвечины.Как синей бабочки крылоНа камне,Слезою черной обвелоГлаза мне.

Смех

Что же, мы соединимНаши воли, наши речи!Смех никем не извиним,Улетающий далече!Час усталый, час ленивый!Ты кресало, я огниво!Древний смех несу на рынок.Ты, веселая толпа,Ты увидишь поединокЛезвия о черепа.Прочь одежды! Прочь рубахи!По дороге черепов поползете, черепахи!Скинь рубашку с полуплеч,И в руке железный волосБудет мне грозить, как меч,Как кургана древний голос.Точно волны чернозема,Пусть рассыпется коса,Гнется, в грудь мою ведома,Меди тонкой полоса.И простор твоих рубах,Не стесняемый прибоем,Пусть устанет о рабахПричитать печальным воем.Дерзкой волею противникаЯ твой меч из ножен выбью.Звон о звон, как крик крапивника^*,Чешую проколет рыбью.Час и череп, чет и нечет!Это молнии железныеВдруг согнулись и перечат —Узок узкий путь над бездною!На снегах твоей сорочкиАлым вырастут шиповники.Это я поставил точкиСвоей жизни, мы виновники!Начинай же, начинай!И в зачет и невзначай!Точно легкий месяц Ай^*!Выбирай удачи пай!Пусть одеты кулакиРукоятью в шишаки,Темной проволочной сеткой,От укуса точно пчел,Отбивают выпад меткий —Их числа никто не счел.И, удары за ударом,Искры сыпятся пожаром,Искры сыпятся костром.Время катится недаром,Ах, какой полом^*!

(Смех падает мертвый, зажимая рукоятью красную пену на боку.)

<Плоскость ХХI>

Веселое место

Двое читают газету.

Как? Зангези умер!Мало того, зарезался бритвой.Какая грустная новость!Какая печальная весть!Оставил краткую записку:«Бритва, на мое горло!»Широкая железная осокаПеререзала воды его жизни, его уже нет…Поводом было уничтожениеРукописей злостнымиНегодяями с большим подбородкомИ шлепающей и чавкающей парой губ.

Зангези

(входя)

Зангези жив,Это была неумная шутка.

1920–1922

Проза

232 . Велик-день

(Подражание Гоголю)

— Сегодня Велик-день ^* ; одень хустку ^* ; гарнесенькой ^* станешь, — уныло говорила жинка, работая ухватом у печи и обращаясь к молодой девушке, сидевшей у окна, расчесывая свои волосы и закидывая назад голову.

— Хиба^* я не знаю? — недовольно отвечала та, подымая руку, чтобы расправить непокорную прядь волос, змейкой щекотавшей грудь.

Сегодня Велик-день; в толпу малороссиянок вмешается она, дочь огня, одетая как они, и пойдет с ними в старинный высокий храм на высокой горе, окруженный столетней рощей и далеким видом лугов, сел, рек, где умер чтимый в сердцах.

И когда старинный золотобородый звонарь ударит в большие и малые колокола и голуби понесутся над миром, тогда медленно исчезнут они одна за другой в высоком темном входе.

Юный отрок, член какого-то темного союза, стоял и жадно всматривался в новый для него мир. Те, кто сражались вместе с Игорем и плакали вместе с Ярославной, с умиленными и строгими лицами шли одни за другими в храм и несколько свысока оглядывали досужего паныча. Молодцеватые кереи висели на их плечах. И издали мелькали малиновые «богородицы», червонным сердцем врезанные в их воротниках. Все наводило на размышления… Он попал в почти совсем ему незнакомый уголок исконной России. Один и тот же вопрос, чуть не в сотый раз, недоуменно приходил в голову. Отчего этой одежды не носят русские? Должны ли лучшие народы оставлять одиноким народ в его борьбе за свои нравы и обычаи? И можно ли стыдиться той одежды, в которой сражались и умирали предки? Вид его собственных пуговиц, желтых, медных, однообразно болтающихся на своих местах, немного угнетал его. Почему бы ему не надеть этой стройной кереи с малиновой «богородицей^*», в которой ходили его предки?