Творения

Хлебников Велимир

<20>

Узнать голубую враждуИ синий знакомый дымокЯ сколько столетий прожду?Теперь же я запер себя на замок.О, боги! Вы оставили меня^*И уж не трепещ<е>те крылами за плечами,И не заглядываете через плечо в мой почерк.В грязи утопая, мы тянем сетьмиСлепое человечество.Мы были, мы были детьми,Теперь мы — крылатое жречество.

<21>

Уж сиротеют серебряные почкиВ руке растерянной девицы,Ей некого, ей незачем хлестать!Пером войны поставленные точкиИ кладбища большие, как столица,Иных людей иная стать.Где в простыню из мертвых юношейОбулась общая земля,В ракушке сердца жемчуга выношу,Вас злобным свистом жалейки зля.Ворота старые за цепьюИ нищий, и кривая палка.И государства плеч (отрепье)Блестят, о, умная гадалка!

<22>

Воин! Ты вырвал у небес кийИ бросил шар земли.И новый Ян Собеский^*Выбросил: «Пли!» —Тому, ктоУравнение Минковского^*На шлеме сером начерталИ песнезовом МаяковскогоНа небе черном проблистал.

<23>

Ты же, чей разум стекал^*,Как

седой водопад,На пастушеский быт первой древности,Кого числам внималИ послушно скакалОчарованный гадВ кольцах ревности;И змея плененного пляска и корчи,И кольца, и свист, и шипениеКого заставляли все зорче и зорчеШиповники солнц понимать, точно пение;Кто череп, рожденный отцом,Буравчиком спокойно пробуравилИ в скважину надменно вставилРосистую ветку Млечного Пути,Чтоб щеголем в гости идти;В чьем черепе, точно стакане,Была росистая ветка черных небес, —И звезды несут вдохновенные даниЕму, проницавшему полночи лес.

<24>

Я, носящий весь земной шар^*На мизинце правой руки —Мой перстень неслыханных чар, —Тебе говорю: Ты!Ты вспыхнул среди темноты.Так я кричу крик за криком,И на моем каменеющем крикеВорон священный и дикийСовьет гнездо и вырастут ворона дети,А на руке, протянутой к звездам,Проползет улитка столетий!Блаженна стрекоза, разбитая грозой,Когда она прячется на нижней сторонеДревесного листа.Блажен земной шар, когда он блеститНа мизинце моей руки!

<25>

Страну Лебедию забудуИ ноги трепетных Моревен.Про Конецарство^*, ведь оттуда я,Доверю звуки моей цеве^*.Где конь благородный и черныйУдаром ноги рассудил,Что юных убийца упорный^*,Жуя, станет жить, медь удил.Где конь звероокий с волной белоснежнойСтоит, как судья у помоста,И дышло везут колесницы тележнойДроби преступные, со ста^*.И где гривонос благородныйСвое доверяет копытоЛадони покорно холодной,А чья она — всеми забыто.Где гривы — воздух, взоры — песни.Все дальше, дальше от Ням-ням^*!Мы стали лучше и небесней,Когда доверились коням^*.О, люди! Так разрешите вас назвать!Жгите меня,Но так приятно целоватьКопыто у коня:Они на нас так не похожи,Они и строже и умней,И белоснежный холод кожи,И поступь твердая камней.Мы не рабы, но вы посадники,Но вы избранники людей!И ржут прекрасные урядники,В нас испытуя слово «дей!».Над людом конских судей родОбвил земной шар новой молнией.Война за кровь проходит в брод,Мы крикнем: «Этот дол не ей!»И черные, белые, желтыеЗабыли про лаи и про наречья.Иной судья — твой шаг, тяжел ты!И власть судьи не человечья.Ах, князь и кнезь, и конь, и книга —Речей жестокое пророчество.Они одной судьбы, их игоНам незаметно, точно отчество.

<26>

Ветер — пение ^* Кого и о чем?НетерпениеМеча стать мячом.Я умер, я умер,И хлынула кровьПо латам широким потоком.Очнулся я иначе, вновьОкинув вас воина оком.

1915–1919–1922

230 . Азы из Узы

Единая книга

Я видел, что черные Веды ^* ,Коран и Евангелие,И в шелковых доскахКниги монголов ^* Из праха степей,Из кизяка благовонного,Как это делаютКалмычки зарей,Сложили костерИ сами легли на него —Белые вдовы ^* в облако дыма скрывались,Чтобы ускорить приходКниги единой,Чьи страницы — большие моря,Что трепещут крылами бабочки синей,А шелковинка-закладка,Где остановился взором читатель, —Реки великие синим потоком:Волга, где Разина ночью поют,Желтый Нил, где молятся солнцу,Янцекиянг ^* , где жижа густая людей,И ты, Миссисипи, где янкиНосят штанами звездное небо,В звездное небо окутали ноги,И Ганг, где темные люди — деревья ума,И Дунай, где в белом белые люди,В белых рубахах стоят над водой,И Замбези, где люди черней сапога,И бурная Обь, где бога секутИ ставят в угол глазамиВо время еды чего-нибудь жирного,И Темза, где серая скука.Род человечества — книги читатель,А на обложке — надпись творца,Имя мое — письмена голубые.Да ты небрежно читаешь.Больше внимания!Слишком рассеян и смотришь лентяем,Точно уроки закона божия.Эти горные цепи и большие моря,Эту единую книгуСкоро ты, скоро прочтешь!В этих страницах прыгает китИ орел, огибая страницу угла,Садится на волны морские, груди морей,Чтоб отдохнуть на постели орлана.<hr align="left" width="10%" noshade>Я, волосатый реками ^* …Смотрите! Дунай течет у меня по плечамИ — вихорь своевольный — порогами синеет Днепр.Это Волга упала мне на руки,И гребень в руке — забором горЧешет волосы.А этот волос длинный —Беру его пальцами —Амур, где японка молится небу,Руки сложив во время грозы.

Азия

Всегда рабыня, но с родиной царей на смуглой груди,Ты поворачиваешь страницы книги той,Чей почерк — росчерки пера морей.Чернилами служили люди,Расстрел царя был знаком восклицанья,Победа войск служила запятой,А толпы — многоточия,Чье бешенство не робко, —Народный гнев воочью,И трещины столетий — скобкой.И с государственной печатьюВзамен серьги у уха,То девушка с мечом —Противишься зачатью,То повитуха мятежей — старуха.Всегда богиня прорицанья,Читаешь желтизну страниц,Не замечая в войске убыли,Престолы здесь бросаешь ницСкучающей красавицы носком,Здесь древний подымаешь рубльИз городов, засыпанных песком.А здесь глазами нег и тайн,И дикой нежности восточнойБлистает Гурриэт эль-Айн^*,Костром окончив возраст непорочный.У горных ласточек здесь гнезда отнимают пашни,Там кладбища чумные — башни,Здесь пепел девушекНесут небес старшинам,Доверив прах пустым кувшинам.Здесь сын царя прославил нищету^*И робок опустить на муравья пяту,И ходит нищий в лопани^*.Здесь мудрецы живьем закопаны,Не изменивши старой книге.А здесь былых столетий миги,Чтоб кушал лев добычуНад письменами войн обычаю.Там царь и с ним в руках младенец,Кого войска в песках уснули,С утеса в море бросились

и оба потонули.О, слезы современниц!Вот степи, где курганы, как волны на волне,В чешуйчатой броне — былые богдыханыУмерших табунов.Вот множество слоновСвои вонзают бивниИз диких валуновПороды допотопной,И в множество пещерНесутся с пеньем ливниИгрою расторопной,Лавинами воды,То водопадами, что взвились на дыбы,Конями синевы на зелени травыИ в кольца свернутыми гадами.Ты разрешила обезьянамИметь правительства и королей,Летучим проносясь изъяномЗа диким овощем полей.И в глубине зеленых вышекТы слышишь смех лесных братишек.Как ты стара! Пять тысяч лет.Как складки гор твоих зазубрены!Былых тысячелетий нетС тех пор, как головы отрубленыВеселых пьяниц Хо и Хи^*.Веселые, вы пили сокИ пьянства сладкие грехи.Веселым радостям зазорнымОтдавши тучные тела,Забывши на небе дела,Вы казнены судом придворным.Зеваки солнечных затмений^*,Схватив стаканы кулаком,Вы проглядели современьяСидонии^* приход второй.Его судов Цусимою разгром —Он вновь прошел меж нас, Медина,Когда Мукден кровавила година,Корея знала господинаИ на восток Ро<ж>ественских^* путина.Страна костров и лобных мест, и пытокСтолетий пальцамиНародов развернула свиток,Целуешь здесь края одежд чумы,А здесь единство Азии куют умы.<hr align="left" width="10%" noshade>Туда, туда, где Изанаги^*Читала «Моногатори» Перуну,А Эрот сел на колена Шангти,И седой хохол на лысой головеБога походит на снег,Где Амур целует Маа-Эму,А Тиэн беседует с Индрой,Где Юнона с ЦинтекуатлемСмотрят КорреджиоИ восхищены Мурильо,Где Ункулункулу и ТорИграют мирно в шашки,Облокотясь на руку,И Хокусаем восхищенаАстарта — туда, туда.

Современность

Где серых площадей забор в намисто:«Будут расстреляны на месте!» —И на невесте всех временПылает пламя ненависти,И в город, утомлен,Не хочет пахарь сено везти,Ныне вести: пал засов.Капли Дона^* прописавВсем, кто славился^* в лони годы^*,Хорони<т> смерть былых забавВека рубля и острой выгоды.Где мы забыли, как любили,Как предков целовали девы, —А паровозы в лоск разбилиСвоих зрачков набатных хлевы,Своих полночных зарев зенки,За мовою летела мова,И на устах глухонемогоВсего одно лишь слово: «К стенке!» —Как водопад дыхания китов,Вздымалось творчество Тагора и Уэльса,Но черным парусом плотовНа звезды мира, путник, целься.Убийцы нож ховая разговором,Столетие правительства ученых,Ты набрано косым набором,Точно издание Крученых^*,Где толпы опечаток^*Летят, как праздник святок.Как если б кто сказал:«Война окончена — война мечам.И се^* — я нож влагаю в ножницы^*» —Или молитвенным холстамОшибкой дал уста наложницы,Где бычию добычею ножамСтоят поклонники назад.В подобном двум лучам железе^*Ночная песня китаянкиНесется в черный слух Замбези,За ней счета торговых янки.В тряпичном серебреКитайское письмо,Турецкое письмоНа знаке денежном — РСФСР^*Тук-тук в заборы государств.А голос Ганга с пляской КонгоСливает медный говор гонга.И африканский зной в стране морозов,Как спутник ласточке^*, хотел помочь,У изнемогших паровозов^*Сиделкою сидела ночь.Где серны рог блеснул ножом,Глаза свободы ярки взором,Острожный замок Индии забит пыжом —Рабиндранат Тагором!«Вещь покупаэ<м>. Вещь покупае<м>!»О, песнь, полная примет!О, роковой напев, хоронят им царей,Во дни зачатия железных матерей.Старьевщик времени царей шурум-бурумЗабрал в поношенный мешок.И ходит мировой татаринУ окон и дверей:«Старья нет ли?» —Мешок стянув концом петли.Идет в дырявом котелкеС престолом праздным на руке.«Старья нет ли?Вещь покупаэм!Царей берем.Шурум-бурум! » —Над черепами городовВека таинственных зачатий,В железном русле проводовЛетел станок печати.В железных берегах тех нитейПлывут чудовища событий.<hr align="left" width="10%" noshade>Это было в месяц Ай^*,Это было в месяц Ай.— Слушай, мальчик, не зевай.Это было иногда,Май да-да! Май да-да!Лился с неба томный май.Льется чистая вода,Заклинаю и зову.— Что же в месяце Ау^*?Ай да-да! Май да-да!О, Азия! Себя тобою мучу.Как девы брови я постигаю тучу,Как шею нежного здоровья —Твои ночные вечеровья.Где тот, кто день свободных ласк предрек?О, если б волосами синих рекМне Азия обвила бы колениИ дева прошептала бы таинственные пени,И, тихая, счастливая, рыдала,Концами кос глаза суша.Она любила, она страдала —Вселенной смутная душа.И вновь прошли бы в сердце чувства,Вдруг зажигая в сердце бой,И Махавиры^*, и Заратустры,И Саваджи^*, объятого борьбой.Умерших снов я стал бы современник,Творя ответы и вопросы,А ты бы грудой светлых денегМне на ноги рассыпала бы косы,«Учитель, — ласково шепча, —Не правда ли, сегодняМы будем сообщаИскать путей свободней?»

Заклинание множественным числом

Пение первое

Вперед, шары земные!Я вьюгою очей…Вперед, шары земные!..

Пение второе

И если в «Харьковские птицы»,Кажется, Сушкина^*,Засох соловьиный долИ гром журавлей,А осень висит запятой,Вот, я иду к той,Чье греческое и странное руноПриглашает меня испить«Египетских ночей» ПушкинаХолодное вино.Две пары глаз — ночная и дневная,Две половины суток.День голубой, раб черной ночи,Вы тонете, то эти, то не те^*.И влага прихоти на дне мгновений сотки^*.Вы думали, прилежно вспоминая,Что был хорош Нерон, играяХриста как председателя чеки.Вы острова любви туземцы,В беседах молчаливых немцы^*.

1919–1920–1922

231 . Зангези

Введение

Повесть строится из слов как строительной единицы здания. Единицей служит малый камень равновеликих слов. Сверхповесть, или заповесть, складывается из самостоятельных отрывков, каждый с своим особым богом, особой верой и особым уставом. На московский вопрос: «Како веруеши?» — каждый отвечает независимо от соседа. Им предоставлена свобода вероисповеданий. Строевая единица, камень сверхповести, — повесть первого порядка. Она похожа на изваяние из разноцветных глыб разной породы, тело — белого камня, плащ и одежда — голубого, глаза — черного. Она вытесана из разноцветных глыб слова разного строения. Таким образом находится новый вид работы в области речевого дела. Рассказ есть зодчество из слов. Зодчество из «рассказов» есть сверхповесть. Глыбой художнику служит не слово, а рассказ первого порядка.