Твой образ (Второе лицо)
Шрифт:
– Давление?
– Сто двадцать на восемьдесят.
– Отлично.
– Он моргнул ей, и она понимающе вышла. Придвинул к кровати стул, сел.
– Итак, как вас зовут?
Больной удивленно поднял брови.
– Чем заслужил столь официальный тон, Михаил Петрович? К чему этот вопрос? Есть угроза амнезии? Наверное, меня здорово зацепило?
– спросил он, прислушиваясь к своему голосу, хриплому и какому-то вялому. Прокашлялся.
– Что со мной?
Память воспроизвела эпизод, когда он, возвращаясь из магазина, позвонил по автомату Верочке Ватагиной,
– Правда, - нарочито трагически ответил он, удивившись однако быстрым ногам молвы.
– Поросенок, - процедила Верочка.
– Не ожидала от тебя. Впрочем, лишнее доказательство вашей мужской несамостоятельности - ни шагу без няньки.
– И частые гудки.
Вероятно, в эту минуту Верочка усомнилась в соответствии его телесной формы душевным качествам. Ничего, ей встряски полезны - напишет цикл хороших стихов. Да, именно об этом думал он, переходя дорогу, когда уронил на мостовую сигареты. Тут-то и выскочил из-за угла "рафик". Едва успел инстинктивно выставить ладони, как его швырнуло на землю. Все. Больше ничего не помнил.
– Кто ты? Где работаешь? Живешь? Кто твои родители?
– перешел Косовский на "ты".
– Что за допрос, ясное море!
– больной повернулся не бок, придерживая иглу в вене левой руки. Закружилась голова. К горлу подступила тошнота.
– Ого!
– вырвалось у Косовского.
– Мы не забыли свои изящные ругательства?
– Так жив я или нет? Вроде жив.
– Он "щупал себя.
– Михаил Петрович, руки-ноги целы, а вы не радуетесь, задаете странные вопросы - И попытался сесть.
– Ради бога, лежи!
– испуганно придержал его Косовский.
– Надеюсь, это не тот свет?
– Этот, этот, но радоваться рановато.
– Что у меня? Сотрясение?
– он ощупал забинтованную голову.
– Черепок не снесло?
– и снова хотел сесть, но профессор грубовато притянул его к подушке.
– Что-нибудь серьезное?
– всполошился он.
– Да, - кивнул Косовский.
– Что именно?
– Пришлось делать трепанацию. Эпидуральная гематома, - сказал он первое, что пришло на ум.
– И для большей убедительности уточнил; - В левой височно-теменной области.
– Вот как? Значит, сапожник не без сапог, - хмыкнул больной.
– С ангиограммой ознакомите?
– Расслабься, - попросил профессор.
– Ляг поудобней и сними зажимы. Проверим рефлексы.
– Парезов нет, все в порядке, - больной стал сгибать и разгибать колени, голеностопные суставы.
– И угораздило меня. Столько дел, а я... Кстати, как гам обезьянки? Клеопатра здорова?
– Можешь не болтать?
– Косовский укрыл его одеялом и зашагал по палате. Нервы профессора явно сдавали, и больной заметил это.
– Скажите, наконец, что со мной?
Косовский подошел к нему, положил ладонь на лоб. Стараясь быть спокойным, повторил:
– Расслабься. Вот так. Еще. Хорошо. А теперь выясним, что тебя беспокоит.
– Я, кажется, охрип. Голос совсем чужой. Однако о каких пустяках
– Еще! Какие еще изменения?
– Ноет низ живота справа. Похоже на хронический аппендикс, если бы его не вырезали у меня три года назад. И голове раскалывается. Одним словом, не в своей тарелке. Но вы до сих пор не посвятили меня в детали операции. Какой был наркоз?
– Электро, разумеется.
– Косовский вздохнул. Нет капризней больных, чем медики. А здесь случай и того хуже.
Оперированный опять пощупал бинт на лбу. Взгляд его задержался на руках. Он поднес их близко к глазам и фыркнул:
– Чертовщина какая-то. Они же не мои! Профессор, это не мои руки! Это руки фотографа! Да-да, пальцы желтые от проявителя. Или их зачем-то смазали йодом? Нет, у меня были истинно хирургические, тонкие пальцы!
– Еще что?
– длинный нос Косовского покрылся каплями пота.
– Видеть хуже стал. Может, от головной боли? Но что с моими рунами?
– в голосе больного прозвучал испуг.
– Честное слово, они были у меня моложе!
– Ты устал, успокойся. Выпей вот это, - Косовский взял с тумбочки стакан с какой-то мутной жидкостью и чуть не силой влил в рот больному. Тот выпил и сразу уснул.
В палату заглянула сестричка с любопытными глазами.
– Там опять жена пришла, умоляет пустить.
– Что?
– Косовский грозно надвинулся на нее.
– Сказано - _никого! Ни одного человека!_ Кстати, чья жена?
– Бородулина, конечно. Ой, Михаил Петрович, и что это теперь будет? всплеснула она пухлыми ручками.
Он открыл глаза. Было тихо и темно. Где он? Вспомнился разговор с профессором. Что-то его тогда встревожило. Кажется, руки. Чепуха какая-то.
Капельница была снята. Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Как только глаза привыкли к темноте, разглядел, что соседняя койка постовой сестры пуста. Знакомая ситуация - небось точит лясы с дежурной. Сколько им ни приказывают не отходить от оперированных, все без толку. Вероятно, сидит, обсуждает, какие туфли лучше носить - на платформе или обычном каблуке, а тут хоть помирай, так пить хочется.
Он пошарил рукой по тумбочке, нашел чашку с каким-то соком, но, сделав глоток, раздумал пить. Вдруг опять что-нибудь оглушающее? Выпьет и снова провалится в сон. А надо выяснить... Обязательно. Что? Что выяснить?
Цепляясь за спинку кровати, встал, нащупал на стене выключатель и зажег свет. Зачем ему это? Мысли в разброде, голова идет кругом. И ведь знает, что еще рано разгуливать, но позарез нужно выяснить... Руки! Вот что. Поднес их к глазам и долго рассматривал. Может, затронут зрительный центр и отсюда искажение реальности? Во всем туловище свинцовая тяжесть, и будто стал ближе к земле, уменьшился в росте. Однако ни кровать, ни тумбочка не изменили очертаний. Почему?