Твой образ (Второе лицо)
Шрифт:
– Я тоже войду, - раздался рядом голосок.
– Это уже нахальство, - возмутился он, не оборачиваясь.
– Войду, - упрямо повторила Октябрева.
– Поймите, это бестактно, - он развернулся к ней.
– Да я просто не пущу вас к себе.
– К себе?
– губы девушки грустно изогнулись.
– Ах, ясное море, - выругался он.
– Ну идемте, идемте, полюбуетесь уникальнейшей сценкой. Будет потом о чем болтать со своей театральной подружкой.
– Как не стыдно!
– Вдруг нервишки сдадут, хлюпать
– Вы с ума сошли, - заволновалась она.
– В клинике будет переполох.
– Лично мне клиника принесла куда больше неприятностей.
Какой хитростью отшить от себя эту большеглазую куклу? Она так раздражала его, что он даже не успел проникнуться серьезностью положения и здесь, у родного порога, с любопытством обнаружил леденящую пустоту в груди. Ни волнения, ни страха.
– Не пущу!
– Октябрева вцепилась в его рукав.
– Или пойду с вами. Вдруг плохо себя почувствуете? Нет, я просто не имею права отпускать вас.
– О каких правах вы тут рассусоливаете? Принесли одежду, грим, помогли выбраться в город и вдруг стали права качать. Не смешно ли?
– Вы черствый, злой, эгоист.
– Ну-ну, продолжайте; нахал, подонок, уродина, психопат.
Из подъезда вышла женщина и подозрительно оглянулась на них. Некторов узнал в ней соседку по площадке и чуть было не поздоровался.
– Шут с вами, пошли, - грубо сказал он и стал подниматься на второй этаж Возле своей двери остановился, бросил в сторону Октябревой злобно-отчаянный взгляд.
Глаза девушки расширились от испуга. Покусывая губы, она вертела сумочку. Он усмехнулся.
– Всю помаду съели. Успокойтесь. Если разобраться, старая история; Одиссей возвращается домой, а его не узнают - И решительно нажал кнопку звонка.
Послышались небыстрые шаги. Дверь отворилась, и Некторов ощутил болезненный толчок в груди - перед ним стояла мать. Волосы ее совсем побелели и легким облаком окутывали голову. К горлу его подступил твердый ком, он глубоко вздохнул, стараясь придать лицу спокойствие. То, что организм отреагировал на появление родного человека, так обрадовало, что удар встречи несколько притупился, стушевался, и это было спасением.
– Входите, - пригласила Настасья Ивановна равнодушно, не спрашивая, кто они и откуда.
– Я - бывший сослуживец Виталия, - сказал он слегка осевшим голосом и неожиданно представился: - Бородулин Иван Игнатьевич. А это Лена, моя супруга.
Октябрева вспыхнула от такой выходки, уничтожающе взглянула на него, но промолчала, любезно улыбнувшись хозяйке.
– Идемте, - все таким же безразличным тоном сказала Настасья Ивановна. С того дня, как она потеряла своего мальчике, все для нее лишилось смысла, потянулась длинная череда одинаково тусклых дней. Несправедливость судьбы надломила ее. Поддерживало одно -
Они вошли в комнату. Здесь ничего не изменилось. Тахта, застланная зеленым бараканом, письменный стол, полка с медицинской энциклопедией. Книжный шкаф, на верху которого великолепная коралловая ветвь гипсовой белизны. Не из этой ли комнаты вынесли его несчастное тело?
– мелькнуло у Некторова. Лишь один новый предмет - крупно увеличенное фото на стене, окантованное траурной рамкой. Увидев его, Некторов обомлел, в горле защекотало, забулькало, и он чуть не расхохотался. Какое дурацки важное лицо у этого парня!
– Садитесь, - кивнула Настасья Ивановна.
Но ни он, ни Октябрева не шелохнулись - так приковал их внимание портрет. Настасья Ивановна вынула из халата платок, промокнула глаза, повторила:
– Садитесь.
Только тогда он перевел взгляд на мать, увидел, какой она стала щупленькой, как небрежно одета - в халате, тапочках на босу ногу - и, как-то сразу потеряв контроль над собой, рванулся к ней. Она растерянно и неловко обняла его. Беспомощно зарывшись лицом в ее грудь, он невнятно промычал: "Мама!"
– Милый, вы так сильно любили моего сына?
– неясная тревога охватила ее.
– Кто вы?
Октябрева оглушенно смотрела на них, и лишь когда Некторов опомнился, соскользнула в кресло.
Он провел ладонью по лицу, взял себя в руки. Трезвым сдержанным тоном сказал:
– Виталий проходил в моей клинике ординатуру. Способный был человек. Я бы даже сказал талантливый.
"Однако скромности ему не занимать", - отметила про себя Октябрева, но тут же устыдилась своего вывода - ведь он мать утешал!
– Виталий много рассказывал о вас, - продолжал Некторов, жадно всматриваясь в материнское лицо. "Это же я! Узнай меня!" - стучало его сердце. Однако бесцветные от слез глаза матери смотрели на него с отрешенной приветливостью. Часами она могла слушать о своем сыне, поэтому попросила:
– Расскажите что-нибудь о нем.
– И обернулась к Октябревой: - А вы знали Виталика?
– Нет, - смутилась Октябрева.
– Мы поженились недавно, - выручил ее Некторов и неизвестно зачем сочинил: - Моя первая супруга скончалась.
– Значит, и у вас горе, - Настасья Ивановна сочувствующе покачала головой.
Ему стало стыдно этой лжи - он никогда не врал матери. Припасть бы сейчас к ее ногам, открыться. Но нельзя.
– Помню, однажды Виталий пришел ко мне сияющий, как медный пятак, начал он сочинять на ходу, чтобы немного отвлечь ее от грустных дум. "Вот, - говорит, - смотри". И достает из кармана орех. Обыкновенный грецкий орех. Раскусывает его и подносит мне на ладони: "Ну? Как тебе нравятся эти полушария, извилины? Чем не мозг человеческий? Вдруг это растеньице - не что иное, как мыслящий субъект?"