Твой сын, Одесса
Шрифт:
Тогда этот человек-агрегат замахнулся снизу, под грудь, в солнечное сплетение. Яша успел подставить ему под кулак ручные кандалы. Из волосатой лапы брызнула кровь, но палач только шире оскалил зубы и страшным ударом в грудь повалил Яшу на землю…
22. О чем кричат тюремные стены
Бойко в камеру не вернулся. Вместо него на третьи сутки втолкнули избитого до полусмерти Шурика Хорошенко. Парень могучего телосложения и незаурядной силы несколько часов лежал
Потом целую неделю никого не вызывали на допрос. Ребята постепенно отходили, как зеленя после крепких морозов. Яша после сильных побоев стал плохо слышать. Саша Чиков кашлял и харкал кровью. Алексей жаловался, что ему вывихнули ногу, не мог шагу ступить без стона. Только Шурик ни на что не жаловался и ругал себя на чем свет стоит, что так глупо попался в ловушку.
— Пришел на работу, смотрю — замок висит. Ну, думаю, пижоны все ночь в домино резались, теперь дрыхнут, а время мастерскую открывать. Ужо я вас, думаю, потрясу на койках, побрызжу водичкой холодной. И ввалился, как слепой телок в яму, а там — засада… Ах, дубина! Ах, болван стоеросовый!
— Зато в приличную компанию попал.
— Да уж куда приличнее.
— Главное, не падать духом, ребята, крепиться, — твердил Алексей. — Знали, на что идем.
…В камере темно, сыро и холодно, как в яме. Тюремные ночи тянутся долго, может быть, из-за мертвой тишины, только изредка нарушаемой приглушенными стенами криком или стоном уснувшего соседа. И как ни болит избитое тело, как ни муторно на душе, мысли все текут и текут, все чаще и настойчивее бередит душу мысль о побеге. Вот если бы катакомбисты налетели на сигуранцу! Или черноморцы высадили десант. В Феодосию высаживали. И в Керчь. И в Евпаторию. В Судак, Владимир Александрович говорил, трижды высаживали. Высадят когда-нибудь и в Одессу, в городе давно уже об этом слухи ходят… Рождаются самые дерзкие мечты о побеге…
В стенку кто-то стучит короткими, негромкими, сухими, то одиночными, то парными ударами — стук-стук, тук, тук, тук — тук-тук… Подожди, подожди, да ведь это морзянка, которую Яша изучал в спецшколе, да и какой мальчишка приморского города ее не знает! Яша напрягает слух и память, вспоминает забытые сочетания одиночных и групповых сигналов. Тук, тук-тук. Тук, тук-тук. Точка — тире, точка — тире, вспоминает Яша. Да ведь это же — вызов. Вызывают на разговор!
Яша, забыв о боли, пододвигается к стене и стучит костяшкой согнутого пальца: три точки, тире, точка — отвечаю, мол, слушаю, передавай!
И складываются точки и тире в слова, и шепчет уже Яша переданную через стенку телеграмму:
— Нас
Ребята все проснулись. А может, как и Яша, не спали вовсе. Сползлись к Яше, слушают его шепот. А стенка продолжает рассказывать жестким, сухим языком точек и тире:
— В камере с Межигурской сидят Шестакова и Булавина…
— Тетя Ксеня! — невольно вскрикивает Алексей.
И Яша вспоминает рыбацкий домик на шестнадцатой станции, чумазых ребятишек, перебирающих синие гроздья, шепот виноградной листвы над крутым берегом…
«Все — наши!.. — отмечает он про себя. — Нас предали — это точно! Но кто?.. Кто — иуда?»
А стена сыплет и сыплет фамилиями:
— Волков… Шлятов…
— Шилин…
— Юдин…
— Бунько…
— Какой Бунько? Какой Бунько? — вслух спрашивает себя Яша. — Где я слышал эту фамилию?
— Слушай, слушай, Яшко, что там еще стучат, — тормошит его за рукав Алексей.
— Передай, кто в твоей камере, кого водили сегодня на допрос? — спрашивает стена.
Яша выстукивает косточкой согнутого пальца четыре фамилии. Стучать неудобно. Мешают позвякивающие кандалы.
— …допросов не было.
Потом, подумав, снова стучит:
— Какой Бунько? Какой Бунько сидит в камере с Волковым?
Стена долго молчит. Потом раздается торопливый стук, посыпались точки и тире:
— Одноногий чистильщик с Привоза.
— Дядь Миш? — удивляется Яша. — Дядь Миш, как же ты сюда попал?
А стена продолжает говорить:
— Сегодня зверски избит на допросе Бадаев. Имен не назвал. Бадаев просит передать всем: главное — не потерять веру в наше большое дело. Кто сохранит ее — выдержит.
— Выдержим, командир! Выдержим! — шепчут четверо в камере. — Все выдержим!..
А стена продолжает. Стена уже не говорит, она кричит, она вопиет:
— Сегодня после пыток покончил самоубийством Николай Шевченко. Имен не назвал…
— После трехчасовой пытки окровавленную Межигурскую палачи бросили на цементный пол, отобрали пальто, на котором она спала, а вместо него внесли в камеру мягкий ковер, который оказался зараженным чесоточным клещом… Никакие пытки не вырвут у нас признаний… Остерегайтесь провокаций…
В камере зажегся свет. В двери щелкнул железный глазок, открываемый жандармом. Заскрежетал ключ в замке, лязгнул засов.
— Гордиенко Яков! — кричит жандарм. — На допрос. Быстро!
Яша поднимается с пола, снимает бушлат и кубанку, идет к двери:
— Спешу и падаю!
23. Палачи меняют тактику
Перед Яшей снова морщинистое, как дубовая кора, лицо, тонкие нафабренные усики и вставная челюсть майора Курерару.
Нет переводчика. Нет и Чорбу. Только орудия пыток по-прежнему лежат на его столе.
Яша ждет: будет его бить сам Курерару или позовет того ублюдка?