Твой враг во тьме
Шрифт:
Она судорожно сглотнула. Вдруг вспомнила, как варила кальмаров, какими они сначала были мерзко-скользкими, а потом, покипев три минуты (не больше, не то будут жесткими!), побелели и сделались похожими на обезглавленных белых мышей…
Лёля прижала ладонь к губам, едва удержав отвратительную массу, вдруг взметнувшуюся из желудка. Ринулась в туалет, еле-еле успела. Ее рвало отчаянно, страшно, текло даже из носа, Лёля задыхалась, обливалась слезами. Едва успевала высморкаться, глотнуть воздуху – и снова захлебывалась рвотой.
Через какое-то время, показавшееся нескончаемо длинным, смогла разжать руки, вцепившиеся в унитаз, и побрела в ванную, хватаясь за стены. Из зеркала на нее взглянуло незнакомое, землисто-зеленоватое, отекшее лицо, испещренное
О господи!.. Не тот ли это астральный антипод, которого ей так и не удалось разглядеть в Светином зеркале?
Лёля устало отвернулась и начала раздеваться. Бирюзовая блузка была вся в пятнах. Кое-как простирнув ее под краном и забросив на веревку, Лёля вползла в ванну. Одной рукой направляла на себя душ, другой чистила зубы. Но даже «Аквафреш» не мог уничтожить привкус желчи во рту, а тугие горячие струи оказались не в силах вымыть из головы мысли, от которых Лёлю било, будто током.
Наконец она закрутила краны, вытерлась. Но стоило войти в комнату и ощутить теплый рыбный дух, как спазмы вновь стиснули желудок. Сглатывая отвратительную слюну, стараясь не дышать, Лёля ринулась к столу, схватила обе вазы с салатами и опустошила их в унитаз. Вымыла посуду, но запах не исчезал.
Лёля открыла все окна, вынесла ведро с кальмаровыми внутренностями в мусоропровод – и здесь ее настиг новый приступ рвоты.
Лёля не помнила, как вернулась в квартиру, как прошла ночь. Сохранились в голове какие-то обрывки: она тупо убирает со стола, снова и снова склоняется над унитазом, корчится на полу от резей в пустом желудке, перегибается через балконные перила, подставляя лицо под дождь в надежде, что хоть это даст ей облегчение… Да нет, пожалуй, она должна была благодарить свои страдания, потому что они не оставляли сил думать. Все, что она могла теперь сделать с собой и своей жизнью, – это дождаться утра, поехать прямо к восьми, к началу приема, в женскую консультацию и взять у докторши с фиолетовыми волосами направление на аборт. Что характерно, та не сказала ни слова против, а пожилой медсестры не было в кабинете.
Ну и слава богу!
Дмитрий. Май, 1999
Дмитрий вскинулся, ошалело зашарил по бедру. Потом, спохватившись, нашарил джинсы, висевшие рядом с диваном, на стуле. Пейджер зуммерил как-то особенно громко, бесцеремонно взрывая сонную, уютную тишину.
Нет, Степашка Разумихин спокойно сопит на своей раскладушке, и в другой комнате, где спят Юра, его жена и малышка, тоже тихо. Телефон молчит. Значит, не тревога, иначе Юре позвонили бы первому. Но ведь уже за полночь, кого это разбирает в такую пору?
Дмитрий попытался вспомнить, есть ли над диваном бра, но не смог. Ладно, хватит испытывать крепость Степашкиного сна. Он бесшумно поднялся и босиком, в одних трусах прокрался из комнаты, сжимая в одной руке пейджер, а другую выставив, чтобы не врубиться в темноте в какую-нибудь мебель. Ощупью добрался до кухни, включил свет.
Затейливая люминесцентная лампа зажигалась, разноголосо пощелкивая, долго, не меньше минуты. Дмитрий стоял, слепо моргая. В кухне пахло тестом: разумихинская жена Алена грозилась на завтра пирогами… Удивительно уютная женщина, рядом с такой мгновенно отходят, как бы перегорают горести минувшего дня. Дмитрий вспомнил, в каком состоянии он был, когда Юра привез его к себе домой, – и как быстро успокоился, сидя в этой веселенькой, разноцветной, тесноватой кухоньке, так непохожей на хирургическую белизну того «помещения для приема пищи», где иногда что-нибудь скучно варила его квартирная хозяйка. Теперь бывшая, слава богу!
Дмитрий конфузливо улыбнулся. Все-таки оклемался, значит, если случившееся уже кажется ему смешным. Да, наверное, это и было смешно с самого начала: Иосиф Прекрасный, полуживой от усталости и тягостных мыслей (он только что вернулся с той жуткой аварии на шоссе, и его ладони еще помнили мертвую тяжесть детского тела), стоит под душем, как вдруг
Еще мгновение Дмитрий ошалело на нее таращился, а потом началось форменное кино! Он направил струю душа в лицо Ларисе Семеновне, одновременно открыв горячий кран до предела, а когда она с визгом отшатнулась, хватаясь за лицо, по которому хлынули черные потеки раскисшей туши, вылетел из ванной, ужом извернувшись, чтобы ненароком не коснуться одуревшей женщины. Прошмыгнув в свою комнату, натянул прямо на мокрое тело рубашку, вскочил в джинсы, сунул ноги в кроссовки, смел со стульев и стола какие-то пожитки…
Какой он молодец (нет, умница, Молодец, как известно, у нас один!), что загодя собрал вещи, начав подыскивать себе другую квартиру: и ездить далеко, и всегда поесть нечего, и хозяйка до смерти заговаривает ночь-полночь, и плату требует вперед за два месяца, и пользоваться телефоном практически не разрешает…
Какой он дурак, что не поспешил с переездом!
Окинув комнату незрячим взглядом (что-то забыл, конечно, ну и в пень!), Дмитрий просвистел по коридору, ударился в дверь и вылетел на площадку, так и не поняв, то ли дверь была не заперта, то ли он ее вышиб. «Жена господина его» слова вслед не сказала, даже не вышла из ванной. Уж не утопил ли он ее невзначай? Ну и… в пень опять-таки!
Дмитрий загрохотал вниз по лестнице (лифт уж другой месяц не работал) и наконец выскочил из подъезда, совершенно не представляя, куда теперь податься. К Лёле, может быть? Но он еще ни разу не оставался у нее на ночь. А вдруг ее родители, по закону стервозности, за чем-нибудь вернутся из деревни? Не хотелось бы оказаться еще в одной идиотской ситуации, хватит с него на сегодня. Вдобавок Лёля прислала ему на пейджер какое-то истерическое сообщение. Решила опять повыяснять отношения? Ой, нет! Эта… «жена господина его» (вернее, вдова, потому что муж ее умер пять лет назад, а может быть, это легенда) хоть сказать ничего не успела! Объясняться сегодня с Лёлей – нет, увольте. Надо ей позвонить, конечно, – если Дмитрий доберется до работающего автомата. Если он вообще хоть куда-нибудь доберется ночью с автозаводской окраины!
И тут Дмитрий встал как вкопанный, увидев у подъезда ту же самую матово-серую «волжанку» Разумихина, на которой приехал домой час назад. Добрый-предобрый дядя Юра его подвез, они распрощались до следующего дежурства… Разумихин что, вернулся с полдороги, почуяв, что другу нужна помощь? Вот это телепатия!
Телепатия, как тотчас выяснилось, здесь была ни при чем. Забарахлил двигатель, и Разумихин копался с ним битый час, то и дело собираясь позвать Дмитрия на помощь, но не находя сил тащиться без лифта на девятый этаж. Мотор только что затарахтел, когда из подъезда вылетел взъерошенный Майоров с белыми глазами, навьюченный вещами и весь мокрый. «Крыша, что ли, у них там протекает?» – на полном серьезе подумал Разумихин, насквозь вымокший под дождем. Потом, выслушав рассказ, он едва смог выдавить приглашение поехать ночевать к нему: был слишком озабочен тем, чтобы сдержать истерический хохот. У Димки было такое трагическое лицо! День нынче и вправду выдался слишком тяжелый. Ничего, поест у них дома как следует, выспится, отдохнет – и сам поймет, что все это скорее смешно, чем грустно.