Твоя не любимая
Шрифт:
– Давай порисуем. Это какой шарик?
Такой тембр голоса…вибрирует нежностью, лаской. Никогда не думал, что женщина в роли матери может быть настолько желанной, настолько сексуальной и сводящей с ума. Особенно женщина – мать моего ребенка.
– Класный
Поля явно в восторге, она захлебывается им, ей нравится Алина. Она жмется к ней, трогает ее, заигрывает, ждет одобрения и очень много смеется.
– Дааа, а это?
– Синий.
– Давай нарисуем шарики?
– Давай. Ты пелвая.
И они рисуют вместе, сидя на полу, на ковре, склонив к друг другу головы, сплетая волосы в одно целое.
– Мозно я останусь тут? С Алиной? На ночь?
Спрашивает Поля и гладит меня по лицу. Ее глаза блестят она жалобно поджала губки.
– Один лаз. Ну позалуста. Папочка, милый, любимый.
Боже! Какая она хитрая. Такая маленькая и такая умная манипуляторша.
– Я буду холосая. Плавда.
Смотрю на нее и в груди больно щемит. Она ни разу не слышала колыбельных от своей матери, ее ни разу не качали материнские руки. Перевел взгляд на Алину. Хочу видеть, о чем она думает…может быть это только желание Поли, которая так нуждается в матери. И вижу умоляющие глаза, вижу дрожащие губы и блестящие на ресницах слезы. На не просит…нет, она молча кричит мне и умоляет. Впервые вижу у нее такие глаза.
– Можно. Оставайся!
А потом снова смотреть. Голодно, жадно. На то как качает нашу дочь, как пытается ее уложить и поет ей песню. Она поет ей…И это так естественно, это так по-настоящему, так как и должно быть. И я злюсь на себя. Злюсь за то что дрожу от восторга, злюсь за то, что меня все еще адски волнует ее голос и я думаю о ней ночами, днями, двадцать четыре, блядь, на семь. И каждый день я смотрю в личико своей дочери и вижу в нежных чертах лица ее мать. Как назло, как будто нарочно взяла только мои волосы, а лицо ее. Перекопировала даже мимику, улыбку, взгляд, ямочку на щеке.
Укачивает Полю. Волосики ее со лба убирает. Так нежно, осторожно и… я думаю о том, что еще никто не прикасался к Поле с такой любовью, с такой фанатичной преданностью. И я вдруг вздрагиваю от понимания – она не лжет. Она живет, жила встречей со своим ребенком. Она любит нашу дочь. Мою дочь. Моего ребенка. И это мучит, это теребит душу прямо сейчас, это заставляет разрываться сердце на части. И мне вдруг адски захотелось обнять их обеих. Обнять и втягивать их запах, который теперь смешался в единое целое и взрывался ослепительным фейерверком у меня в голове. А ведь это было бы самым настоящим счастьем. Это было бы той самой иллюзией семьи, которую я так хотел создать именно с этой женщиной.
Поля не спит. Ей нравится как поет незнакомая тетя, но уснуть ей все же трудно. А я вижу, что Алина устала с непривычки, но не сдается. Качает. Поля трогает ее волосы, накручивает локон на пальчик. Со стороны это не просто мило, это блядь сердце разрывает. Потому что ненадолго. Потому что всего лишь на вечер. Подошел к ним и Алина вздрогнула, потом увидела меня и улыбнулась. Теперь вздрогнул я. Потому что забыл как она улыбается мне. Какой может быть ее улыбка полная нежности и восторга. Я привык что между нами война и это война на смерть. В ней нет места улыбкам и
И я с каким то отчетливым острым прозрением вдруг понимаю – а ведь я никогда не хотел и не хочу рядом с собой никакой другой женщины кроме нее. ЕЕ. Только она мне нужна. Мне и нашему ребенку. И чем дольше я рядом с ней, тем сильнее это ощущение – невозможность оторвать от себя и нежелание это делать.
– Папочка…, - шепчет Поля и трогает мое лицо, - а мозно и завтра я тут буду…с Алинкой…позялуста.
– Спи, маленькая, спи папин цветочек. Закрывай глазки.
Она недовольно хмурится, на лобике появляются морщинки, и я невольно глажу их пальцами, все еще думая о том, что и сам не хочу уходить от нее. Укачиваю, что-то нашептывая на ушко. Петь не умею. На ухо медведь наступил.
Хожу с ней по комнате, прижимая к себе, ощущая кк расслабляется тельце, как начинает сопеть и как несколько раз зевнула. Еще какое-то время ношу взад и вперед. И точно знаю. Что Алина на нас смотрит, она сжала свои тонкие пальцы и не сводит с нас взгляда своих невероятных серо-голубых глаз. Я отнес Полю на кровать и положил посередине. Алина наклонилась, чтобы ее укрыть и я посмотрел на них обеих, чувствуя снова это ощущение правильности, это какое-то сладкое чувство уютности. И это понимание, что я не только брошенный и преданный мужчина. Я отец…И быть отцом намного сложнее и ответственней чем просто мужчиной. Да и мужчина не мужчина пока он не стал отцом.
А еще меня накрывает, когда я смотрю на Алину, на мать своей дочери, на то, как она склонилась над малышкой и в вырезе платья мелькнула ее грудь. Свело скулы, и я стиснул челюсти. Бляяядь. Когда этот голод стихнет, когда меня перестанет во так уносить от нее. Вот так сводить с ума.
Надо идти лечь в гостиной на диване. Подальше от Алины и от своего безумия. Но она вдруг взяла меня за руку.
– Останься с нами.
Резко посмотрел на нее, не веря, что все это реально слышу, что она сказала эти слова.
– Пожалуйста. Здесь достаточно места. Останься.
– Зачем?
– Мне хочется ощутить каково это быть втроем. Быть семьей, о которой я так долго мечтала.
Рывком дернуть ее к себе, за локоть, приближая, буквально вжимая в свое тело.
– Зачем?
– Один раз…Не знаю зачем…может быть чтобы поверить в то, что мечты сбываются.
Глава 11.2
Паша был инвалидом не с рождения. Когда-то он не просто ходил, он бегал, он летал, парил. Он вытворял такое, о чем люди не могут и мечтать. На моте, паркур, лыжи, сноуборд, скейтборд. Что угодно лишь бы не находится на месте. Самые экстремальные виды спорта. Ему нравилось, когда адреналин рвет нервы и все тело сжимается в комок. Примерно то же самое он испытывал, когда взламывал сложнейшие коды, когда вскрывал системы, когда творил такое за что могли посадить на долгие годы, а он ловко заметал следы. Тогда он еще не думал, что придет время, когда это станет его кормить.