Твоя заря
Шрифт:
– Гении. Несравненные зодчие...- говорит Художник в задумчивости.Откуда это у них?
– Надо будет спросить,- улыбается собеседник.
Сидят, толкуют, а там, глядишь, и вечерняя зорька угасла, тает степь в просини летней ночи, сад стоит тишиной завороженный, ни один листик не шелохнется, мироздание словно вслушивается в себя, уходя своими тайнами в запредельное. И эти двое людей, допоздна засидевшись, при мерцании звезд, будут вновь и вновь возвращаться к загадкам бытия, вслух размышляя о безграничности звездных просторов, как бы лишенных движения, хотя сегодня каждый из нас почти реально ощущает неудержимый полет своей планеты, куда-то несущейся среди других небесных тел.
– Пчела - загадка, звезда - загадка, а человек разве пет? Тайна из тайн,- размышляет Художник.- Некоторые говорят: человек - это пучок мускулов... Допустим,
Ни одной утренней зорьки Художник наш не проспал.
Удивительно рьяный был в работе. Чуть забрезжит рассвет, зардеется небосклон, он уже стоит у яблони на своем излюбленном месте и отблески зари кистью - на полотно, на полотно! На щечки младенцу и его матери, и на росистые яблоки, свисающие над ними венком,- даже на мокрых листьях отблески зари - Художник осторожно накладывает их, едва кистью касаясь... Именно так, по сведениям Клима-фантазера, и совершался творческий процесс у живописующего нашего чудодея: глядь на ту, что под яблоней, глядь на пламенеющий заревом восход, кистью раз! раз!
черпнет зари, и на полотно, запечатлевая на нем красу молодой матери.
Ой, я знаю, он, я знаю,
Чого мила красна,
Перед нею и поза нею
Впала зоря ясна!
Ой, упала зоря з неба
Та и розсяпалася,
Л Надшка позбирала
Закосичилася...
Для кого, для чего он создавал свою живопись? Что У него там получалось? Никому работы своей не показывал, один лишь Клим Подовой и удостоился чести, везде потом трезвонил, какое дивное творение узрел он на той дерюжке:
вроде бы Надька, но и не Надька, просто живое сияние какое-то, краски играют свежо и ярко, излучают свет: роса на яблоках, и цвет утренней зари, и улыбка матери - все в едином образе предстало глазам изумленного Клима, который уверял, взволнованный, что ни в Козельске, ни даже в Полтаве, среди тамошних святых не видел он ничего подобного! Юная мать из-под ветки яблони смотрит на свое дитя с лаской и любовью безграничной, смотрит, улыбаясь лишь уголками губ, но вот - ей-же-ей!
– не всегда она улыбается, а лишь изредка, в минуты особые, в зависимости... даже неизвестно от чего! О тех ее то исчезающих, то вновь наплывающих улыбках Клим-звонарь присочинял каждый раз что-нибудь новое, он трезвонил о своих наблюдениях по всей округе, а всякие подобные выдумки фантазерские о колдовство, как известно, возбуждают любопытство, и немало нашлось таких, особенно среди женщин, пожелавших собственными глазами поглядеть на эту, рождавшуюся в Ромаповом саду, картину,- но, увы!
– Художник никому не желал показывать, что там у него получалось, на его колдовском полотне. И удивительно ли, что у некоторых недоверчивых по этому поводу возникали сильные сомнения: есть ли там Надька вообще? Да еще такая, что меняет выражение лица зависимо от обстоятельств, скажем, если солнечно, она чуть улыбнется, а если пасмурно или кто недобрым глазом взглянет на нее, нарисованная брови сразу хмурит, уже не то у нее настроение.
А может, это лишь одни выдумки, плод бурного воображения нашего Клима, для которого все на свете смешалось и ничего странного, если в одно и то же время - и лунно, и звездно, и дождь идет. Некоторые из терновщанских говорух, затаив обиду на Художника, который отказался им сундуки размалевывать, поговаривали, что, может, на том куске полотна и попросту ничего нет, может, пожил вот так у Романа, полакомился медом-яблоками, а потом собрал свое нарисованное рисованьице и был таков - исчез, как и раньше случалось. А если, согласно Климовым россказням, и нарисовал там чудо какое, то все равно недолго его удержит, кому-нибудь сбудет за опохмел, а вы потом только диву давайтесь, если где-нибудь в женском или мужском монастыре вдруг среди святых образов да увидите и терновщанскую Надьку, далеко не безгрешную свою кралю степную.
Под осень пропал живописец наш без вести, не появлялся больше в Терновщине, однако на этом не кончается история его жизни. Спустя немалое время судьба вновь свела нас с Художником, когда мы очутились с Кириком Заболотным уже в Козсльско, в нашей районной столице, где один из нас отдавал свое рвение Осоавиахиму, а также выполнял поручения местной организации МОПР [МОПР- международная организация помощи борцам революции, так называемая Международная красная помощь. Действовала в международном масштабе до 2-й мировой войны. Подавала помощь жертвам белого террора, борцам
Принося в редакцию эти свои работы из линолеума, кстати сказать, ни разу не забракованные редактором,- Художник иногда заходил и в типографию посмотреть, как мы работаем, заглядывал в наборные кассы, которые он в шутку сравнивал с пчелиными сотами, только эти наши "соты" не медом налиты, а свинцом, гартом, разными видами шрифтов - курсивами, цицеро и петитами, с помощью которых мы стремились отобразить наши бурлящие районные будни... В типографии, конечно же, пахло не цветочной пыльцой, не нектарами, а бензином, свинцовой пылью, печатной краской, а то, случалось, еще и тюлькой да луком, когда хлопцы наши сядут подкрепиться, приглашая к себе и Художника, а он уже при этом не преминет отметить свойства луковой шелухи, которой окрашивают в наших селах яички на пасху, от чего они приобретают благородный цвет терракоты...
– Расскажите, как вы учились в киевской школе Мурашко?
– А почему, будучи в Академии, первым делом вы решили нарисовать "Лунную ночь на Ворскле"?
Нашему любопытству нет границ. Перед нами человек такой богатейшей жизни!..
Художник, ясное дело, чувствовал нашу к нему симпатию, юными друзьями называл он и передвигавшегося на костылях секретаря редакции поэта Кучерявого, и веселого парубка-печатника Ивана, и нас, терновщанских, по его выражению, "отроков", чьи худющие, как воловьи жилы, шеи, указывали на трудности эпохи, а также и на то, что, несмотря на карточную систему, мы все же идем в рост, быстро вырастая из своих терновщанских сорочек. Оба мы ведем жизнь весьма динамичную, целый день на побегушках, ведь кроме прямых обязанностей, выпавших на нашу долю - тому в МОПРе, а тому в типографии,"отрокам" достается еще множество поручений и от райкома, и от редактора, и от каждого, кто вместо того, чтобы самому бежать по делу, ищет себе, по примеру старших, безотказного курьера. А эти двое именно и были такие, быстроногие и безотказные, их разбитые в беготне парусиновые туфли не знали устали,- ребят но обижало быть в роли "старшего куда пошлют". Зато им тоже при случае оказывалось поощрение, скромное покровительство, скажем, за отсутствием апартаментов, юным терновщанам позволялось ночевать в редакции, в этой бывшей монастырской пристройке, где продавались когда-то свечи, пол здесь выстлан мозаичной плиткой и даже летом не нагревался, такой был цементно-холодныи, что спать лучше было на редакционных столах, где мы и устраивались рядышком, постелив под себя подшивку газеты "В1с11" , а укрывшись "Правдой" или же наоборот.
Однажды, когда Художник почему-то не принес свои линолеумы в назначенный день, нас с Кириком послали разыскать его и выяснить, в чем дело. Мы долго блуждали по разбросанному на холмах Козельску, пока на самой окраине не набрели на след нашего маэстро. Снимал он для себя у одной вдовы небольшую комнатенку, и каждый угол этого обиталища как бы свидетельствовал, что для жильца материальная сторона жизни мало что значит, уют и удобства, да и сама жизнь для него, пожалуй, трын-трава: на столе валяются какие-то банки, тюбики с краской, засохшей на них, железная койка не убрана, запыленные подрамники в дальнем углу свалены кучей, а под потолком, повешенные на крючках, зияют пустотой несколько деревянных клеток, предназначенных, видно, для невчих птиц.
А стол... Все на нем вперемешку: картон, кисти, овальная доска с засохшими красками и рядом блюдце с огрызком соленого огурца...
Нашему появлению Художник обрадовался, прозрачные его глаза даже слезами благодарности налились, поначалу мы и не догадались о причине такой чрезмерной оастроганности, и лишь тот огрызок огурца да графинчик в полуоткрытом настенном шкафчике нам кое-что объяснили... С подчеркнутым гостеприимством старик пригласил располагаться, предложил нам без церемоний садиться на его железную спартанскую кровать, с едва ли не до пола продавленной пружинной сеткой. О линолеумах он и говорить не стал, вместо этого похвалился, что получил, наконец, заказ, которым не пренебрег бы и сам Микеланджело: