Твоя звезда
Шрифт:
Степа открыл глаза и первым делом потрогал волосы. На месте… На голове – на его пустой голове, в которой в последнее время появилось много вопросов, на которые нет ответа. Кто задает ему эти вопросы?
Степа сел на кровати. Где-то в полупустой гардеробной должны быть гантели. С чего-то ведь надо начинать, как-то выползать… Он вздохнул и лег обратно и тут же услышал, как в дверь позвонили. Наверняка ошиблись. Принесли кому-то еду из ресторана на завтрак – обычное дело. А к нему никто не может прийти.
В дверь звонили и звонили. Он услышал быстрые шаги, как будто кто-то бегал по площадке. Потом снова звонок.
Степа кое-как умылся, натянул джинсы и футболку, хлебнул вина из бутылки, почему-то стоящей на раковине в ванной, с трудом дошел до двери. Как будто и не спал, а был в тяжелом забытье… Дверь оказалась не заперта. Степа открыл дверь и пошатнулся, чуть не упал. Сначала ему показалось, что за дверью никого нет. А потом он понял, что за дверью – просто очень маленький человек.
– Пойдете со мной? Пойдете? – Мальчик, который, похоже, давно плакал, говорил, растирая по лицу слезы вместе с соплями.
– Куда пойти? – спросил Степа.
Как же все-таки тягостно жить… Какой темный коридор – глупый дизайн с темно-фиолетовыми стенами и светильниками, утопленными внутрь стен. Как невыносимо пахнет чьей-то готовкой, что может так пахнуть? Вареные почки? Обжаренные с прогорклым жиром и подтухшей рыбой…
Он знает этого мальчика. Знает… Или нет… Степа изо всей силы постучал себя по ушам – это помогает. Очень неприятно, но помогает. Ч-черт… Как-то всё с утра звенит, гудит… лучше бы сесть… или лечь обратно…
– Никого нет! – захлебываясь слезами, пытался объяснить ему мальчик. – У нас там… на площадке… Я хотел… «Скорую»… а там… это… номер не существует… всё время говорят… номер не существует…
Степа постарался собраться, заправил зачем-то футболку в джинсы, подтянул их повыше. Глубоко подышал. Еще раз постучал себя по ушам. Мысли не собирались никак.
– Ты кто? – спросил Степа. – Я тебя знаю. Нет. Не знаю.
Мальчик испуганно посмотрел на него.
– Ты пьяный? – спросил мальчик. И попробовал побежать к лестнице.
– Нет, – как можно четче сказал Степа. – Сейчас утро! Ты что? Это роль такая. Я репетирую. Я же актер. Ты же знаешь, ты же фильм смотрел.
Он вспомнил. Это сын той соседки, красивой, тонконогой, с высокой грудью, которая непонятно почему живет одна, с сыном, но без мужа. Это он знает точно. И у нее прекрасное имя Вера.
– А что случилось? – наконец спросил Степа, когда они, не дождавшись лифта и спустившись по лестнице на два или три этажа ниже, подошли к двери, оказавшейся, как и его дверь недавно, незапертой.
– Я не знаю, – дрожа, сказал мальчик, протягивая
Степа с опаской, пошатываясь, но стараясь идти ровно, заглянул в комнату.
Вера лежала поперек большой кровати, явно рассчитанной на двоих, и как будто не дышала. Белая-белая, с закрытыми глазами.
Степа оглянулся на мальчика, тот плакал, теперь беззвучно, некрасиво открывая рот, в котором не хватало нескольких зубов. Потом стал приговаривать:
– М-мама… м-мама… Она умерла, да?
Степа помотал головой. Черт. Как всё это некстати… Как он некстати сейчас хлебнул этого вина… Думал, пройдет голова, а в ней, наоборот, всё стало гудеть и переворачиваться. И как-то всё едет и едет перед глазами… Какая-то квартира… Где он? Кто эта женщина? Мертвая женщина… Это съемки, что ли? А где же камера? Камера спрятана, а-а-а… Степа понял, что совсем запутался. Какой хороший актер этот мальчик… Может, это вообще он сам… Стоит маленький Степа у стены и плачет… Так. Стоп. Нет, так дело не пойдет.
– Ванная у тебя где? – спросил Степа и интуитивно пошел туда, где у него самого ванная комната. Квартира такая же, только на другом этаже.
Степа пустил ледяную воду, подставил под нее голову. Вода нещадно заливалась в уши. Мелькнула здравая мысль – заболят уши, как было на съемках, когда ему приходилось в плюс четыре ходить в одной борцовке и улыбаться. Один дубль, три, девять… Он сильно не заболел – заболели только уши и долго, месяца два, стреляли, ныли, щелкали, особенно по ночам. И от этой нормальной мысли, зацепившись за нее, Степа стал выползать из мутного, непроглядного тумана опьянения.
Когда он вышел из ванной, мальчик сидел на полу в большом холле, превращенном в этой квартире в библиотеку, и плакал без слез, подвывая, как маленький щенок. Степа осторожно прошел в комнату и остановился около Веры. Женщина была все так же недвижима. Он со страхом дотронулся до ее руки. Ему показалась, что рука не ледяная. Холодная, но такая, какой бывают руки живого человека. Мягкая, и вот палец, кажется, шевельнулся…
– Ма-ма-ма-ма-ма-ма… – как заведенный повторял теперь мальчик.
– Помолчи, – обернулся к нему Степа. – Она живая… Кажется…
Мальчик мгновенно вскочил, подбежал к матери и стал трясти ее:
– Мама, мама, открой глаза! Открой глаза! Мне страшно!
– Да подожди ты… – Степа отстранил мальчика и наклонился к Вере, потрогал пульс на шее.
Кожа нежная, тонкая… холодная, но под рукой отчетливо ощущалась теплая артерия, в которой пульсировала кровь.
– Что с ней случилось? – спросил он мальчика, который теперь гладил мать по руке.
– Я не знаю. Я играл в наушниках, стал ее звать… А она…