Ты для меня?
Шрифт:
— А мне, тебя жаль, глупышка.
Сердце пропустило удар:
— В…каком смысле?
— Да, в прямом. Наша маленькая, доверчивая дурочка. Знаю я все! Алина поведала интересную историю, об их с Германом многолетнем романе, и его неизменных условиях к представительницам противоположного пола. Удобно, ничего не скажешь. Потребительское отношение к женщинам, это… крайне удобно! С ним все более-менее ясно. Но, ты…как ТЫ могла согласиться на столь унизительную связь? А гордость как же, милая? Как мне прикажешь, зная все это, смотреть в глаза твоему отцу?
Ей словно деревянный кол под
— Мне легче поверить в то, что он принудил тебя, дочка. Нежели, что ты…по собственной воле.
Герман вскочил на ноги, и, извергая проклятия, заметался по комнате, точно разъяренный тигр, запертый в клетке.
— Ах, ты ж, мелкая пакостливая неблагодарная с*ка! Завтра же уволю…
— Да что ты? В обход моему приказу?
— У меня есть все полномочия! Покровская — сотрудник моего отдела.
— Уже нет. С сегодняшнего дня Аля работает под руководством Антипова.
Давыдов, тяжело дыша, остановился в шаге от отца. Фактически вторгся в его личное пространство:
— Все предусмотрел?
— Как знать? — Многообещающе. С явным превосходством.
Леру затрясло с новой силой. Со стороны все выглядело так, будто сейчас эти двое схлестнутся в жестокой драке. Словно невидимая сила подбросила девушку на ноги. Быстро, очень быстро подлетела к мужчинам, и протиснулась между ними.
— Пожалуйста, Герман…
Тишина. Ноль реакции. Лишь друг друга взглядами пожирают, совершенно ничего не замечая. Вскоре подключилась и Маргарита Алексеевна. Видимо тоже почувствовала, что атмосфера накалена до предела.
— Сынок? — Позвала она ласково. — Стас, хватит! Вы ее пугаете.
Очень четко понимая, что сейчас проще достучаться до Станислава Юрьевича, Валерия схватила его за руки:
— Не слушайте ее, пожалуйста. — Зашептала вкрадчиво. — Алина лжет. У нас все…иначе, нежели она озвучила. Это раньше у Германа не было обязательств перед женщинами. А мне ваш сын…верен!
Собственное признание, озвученное так уверенно, придало сил. Хоть все еще дрожала, плечи распрямила. Твердо выдержала его сканирующий взгляд.
— Ой, ли? — Выдал, скептически качая головой.
— Хоть кем меня считайте! Но, я говорю правду.
— Хм, — триумфальный блеск в глазах. Едва различимый, но реальный. — Раз все у вас столь замечательно, то когда же свадьба?
— Какая?
— Ваша! — С нажимом. — Когда?
— Я не…не понимаю.
На самом деле. В голове стало пусто-пусто. Все мысли, как ветром сдуло.
— В таком случае, пусть твой благоверный нам ответит! Какого числа ты хотел бы узаконить ваши отношения, сын?
Герман разразился лающим смехом, прямо за ее спиной. Только, ни капли веселости в его голосе не ощущалось. Одна лишь горечь. Горечь, с привкусом истерии и…сожаления. Она знала, что он ответит. Боги, знала. Однако сейчас это самое знание причиняло зверскую нестерпимую боль. Если бы могла, непременно вырвала бы сердце из груди, собственными ногтями раздирая плоть. Без наркоза. По живому. Лишь бы больше не болело. Лишь бы больше не чувствовать. Лишь бы не трястись от ужаса, быть отвергнутой им. Снова.
— Я буду рядом с Лерой, до тех пор,
— Так ведь это же замеча…
— НО! О свадьбе забудь. По-хорошему, говорю. Забудь!
— Что все это значит? Я не по…
— Не понимаешь? — Заорал вдруг Давыдов, хватая родителя за грудки. — Чего ты не понимаешь? Чего? Люблю я ее! Ясно? И всегда любил. Ничего не меняется. Все так же подыхаю, от того…как сильно люблю!
— Ты себя-то слышишь? — Станислав скинул его руки. — Если любишь — женись. Не дури!
— Не могу, — зашипел, морщась от известной лишь одному ему боли. — Потому-то и не могу!
Глава 41
Ой, что тут началось!
Давыдов — старший, пребывая уже на взводе, завелся с полуоборота, совершенно не приемля подобного ответа. Всячески отвергая. Лера и не подозревала о его столь бурном темпераменте. Теперь же, собственными глазами лицезрела, чей характер унаследовал Герман. Во всей красе. Господи, как же он…орал! Ему бы взводом командовать. Серьезно. Трехэтажные матерные обороты в адрес твердолобого сына, так и фонтанировали из него нескончаемым потоком. К слову, и сынок в долгу не оставался — порой так отца затыкал, что Маргарита Алексеевна в ужасе за сердце хваталась, досадливо сетуя на собственные упущения в воспитании ребенка.
Сама же девушка пребывала в некой прострации, мечтая лишь об одном — плотнее прикрыть уши. Риск оглохнуть, был вполне реальным.
Мозг работал заторможено, словно в коматозе. Поэтому, и только поэтому, смысл сказанных Германом слов дошел до нее не сразу. А как осознала, едва не захлебнулась от острейшей обиды. И стыда.
Валерия чувствовала себя использованной. Обманутой. И до ужаса грязной. Умыться захотелось. Хорошенько. С мылом!
Конечно, Америку он ей своим признанием не открыл. Давыдов и ранее намекал, что семья не входит в его ближайшие жизненные планы. Практически, открытым текстом говорил. Но, не при родителях же озвучивать свою позицию, выставляя ее в том еще веселеньком свете! Мог бы, и соврать ради приличия, отмахнувшись чем-то абстрактным. Чем-то вроде — пока не планируем. Хотим друг друга лучше узнать. Торопиться не куда.
Ну, что за придурок?
Его «НЕ МОГУ», прозвучало подобно приговору, не подлежащему обжалованию. Безжалостно полоснуло по оголенным нервам. Не щадя. Не жалея.
Дыхание перехватило внезапно, да перед глазами поплыло. Вопреки здравому смыслу, и жалким попыткам самоконтроля, расслабиться и взять себя в руки не получалось. Веки нещадно жгло от подступивших слез, а сердце боязливо трепыхалось в груди, точно опасаясь очередной порции боли. Лера едва сдерживалась, пребывая на грани. Самой настоящей грани, между Раем и Адом. Куда шагнуть? Где станет легче? Почему? Почему такое чувство, словно ее только что переехал грузовик, разом превратив в пыль каждую косточку?