Ты меня любишь
Шрифт:
– Прошу прощения за сцену, – говоришь ты, будто сожалея, что мне пришлось стать зрителем вашей семейной драмы. – Джо, так ведь? Мы, кажется, говорили по телефону.
Тебе не кажется. Ты знаешь. Ага. Но как ты могла предугадать, что тебе захочется сорвать с меня одежду при первой же встрече? Ты жмешь мою руку. Я прикасаюсь к твоей коже, вдыхаю тебя – ты пахнешь Флоридой. И я чувствую, как ко мне возвращается сила.
Ты смотришь на меня в упор.
– Может, уже отпустите меня?
Я поспешно разжимаю ладонь.
– Простите.
– Нет, это вы простите, –
Я нюхаю ладонь и тоже придвигаюсь к тебе.
– А пахнет мандарином.
Ты смеешься над моей шуткой и шепчешь:
– Только никому!
И вот мы уже с тобой вдвоем против всех. Я спрашиваю, дочитала ли ты Лизу Таддео – ведь я хороший парень, а хорошие парни всегда помнят чушь, которую девушка несла по телефону. Ты киваешь и говоришь, что тебе понравилось. Я тактично спрашиваю, можно ли задать вопрос о твоей дочери и ее книге. Ты краснеешь.
– Ага. Ну, как видите… Она немного одержима Диланом Клиболдом.
– Одним из школьных стрелков?
– Не совсем. Понимаете, дочь уверяет, что он – гениальный поэт, и хочет написать о нем эссе для поступления в колледж…
– Не самая удачная идея.
– Кто спорит? Я сказала ей то же самое, но она обозвала меня «лицемеркой»: в ее возрасте я выбрала для эссе бунтарку Энн Петри вместо безопасной Джейн Остин, ну и нажила проблем.
Ого, я так тебе понравился, что ты напропалую сыплешь именами!
– Не могу вспомнить… – продолжаешь ты (ну да, так я и поверил!) – У вас есть дети?
Стивену Кингу не нужно убивать людей, чтобы живописать смерть, и мне необязательно иметь детей, чтобы понять, каково быть родителем. И к тому же чисто технически у меня есть ребенок, просто он не рядом, и я не могу таскать его по местным скалам, как все эти полоумные папаши в камуфляже. Я качаю головой и замечаю, как загораются твои глаза. Ты надеешься, что я свободен, и хочешь сближения. Поэтому я возвращаюсь к теме, которая нас объединяет, – к книгам.
– Кстати, я обожаю Энн Петри. Ее «Улица» – просто шедевр.
Я надеялся поразить тебя своей начитанностью, но трюк не удался: эта книга достаточно известная, а ты – лиса. Осторожная и сдержанная. Поэтому я поднимаю ставки и сетую, что так мало читают ее замечательный роман «Узлы». На этот раз ты улыбаешься (отличный ход, Джо!), однако мы не одни, и ты кладешь руки на клавиатуру. Смотришь на экран и хмуришься (хвала небесам, в твоем лице ни капли ботокса).
– Хм…
Похоже, что-то смущает тебя в моей анкете.
Спокойно, Джо. Помни, ты «оправдан и невиновен».
– Я уже уволен?
– Пока нет, но тут нестыковка…
Ты не можешь знать о деньгах, которые я пожертвовал библиотеке, потому что главным условием была анонимность, и дама в совете поклялась, что избавит меня от такой мелочи, как проверка биографии. А вдруг она солгала? Или ты наткнулась на блог доктора Ники с его идиотскими конспирологическими теориями? Или дамочка поняла, что я тот самый Джо Голдберг? Услышала обо мне в подкасте одной
Ты показываешь мне экран: нестыковка – в моем списке любимых авторов. Я выдыхаю.
– Что-то не вижу здесь Дебби Макомбер, мистер Голдберг.
Я заливаюсь краской. На днях по телефону я упомянул, что решил переехать на северо-западное побережье после прочтения ее «Кедровой бухты». Ты тогда рассмеялась и не без сарказма спросила: «Правда?» Я позиции не сдал, но в контратаку не пошел. Я же не диктатор. Не стал настаивать, чтобы ты непременно прочитала одну из ее книг, – просто сказал, что Дебби помогла мне и что история о добродетельной и справедливой судье Оливии Локхарт и ее парне-газетчике Джеке вернула мне веру в этот мир. Ты ответила, что будешь иметь в виду (обычная отговорка, когда кто-то рекомендует книгу или сериал), но теперь, упоминая об авторе, которого я похвалил, ты подмигиваешь мне.
Да, черт побери, ты мне подмигиваешь! У тебя золотисто-рыжие, словно огонь, волосы.
– Не дрейфь, Джо. Я съем говядину, а ты ешь брокколи. Никто ничего не узнает.
– По рукам, – говорю я, узнав цитату из сериала. – Похоже, кто-то все же побывал в Кедровой бухте.
Кончики твоих пальцев ударяют по клавиатуре. Клавиатура – это мое сердце.
– Я же обещала…
Сразу видно: женщина слова.
– Ты был прав…
Бинго!
– Это прекрасное противоядие от «того ада, что творится в нашем мире»…
О да, малышка, ты уже меня цитируешь.
– Все эти велосипеды и борьба за справедливость как-то успокаивают, – говоришь ты и пускаешься в рассуждения о плюсах и минусах эскапизма (я первым упомянул этот термин в нашем разговоре, и ты подхватила его вслед за мной).
Ты сексуальна и уверена в себе, а я уже успел забыть, что такое испытывать влечение.
– Отлично, – откликаюсь я. – Может, организуем фан-клуб?
– Ага… Но сначала скажи, что же произошло.
Вы, женщины, всегда хотите знать о прошлом, только ведь прошлое осталось позади. Прошло. Его больше нет. Я не могу признаться тебе в том, что эта книга помогла мне пережить тюремное заключение, стала лечебным бальзамом, который исцелил душевные раны от несправедливого ареста. Тебе ни к чему знать эти неприглядные подробности. У всех нас бывают периоды, когда мы чувствуем себя загнанными в ловушку, запертыми в клетку. И не имеет никакого значения, где конкретно настигают нас эти страдания.
Я пожимаю плечами:
– Ничего особенного. Просто черная полоса…
Зато теперь я на собственном опыте знаю, что лучшая литература для тюрьмы – это пляжное чтиво.
– Дебби поддержала меня…
Когда Лав Квинн бросила.
Ты не выспрашиваешь подробности (моя умница!) и говоришь, что тебе знакомо это чувство (кто бы сомневался).
– Не хочу тебя огорчать, Джо, но должна сразу предупредить…
Как мило – ты обо мне заботишься.
– Тут не Кедровая бухта.
Мне нравится твой пыл – ты явно напрашиваешься на схватку, – и я наклоняюсь к тебе над стойкой, за которой ты болтала со старпером.