Ты не знаешь меня
Шрифт:
Приблизившись к своему дому, я достаю мобильный телефон и звоню бабушке. Несмотря на то, что всего лишь пять тридцать утра, она отвечает на первый же звонок, словно не спала. Бабушка просыпается в четыре каждое утро, чтобы прочитать молитвы. Она молится за душу моего отца.
— Таша, — говорит она.
— Ба, ты можешь мне помочь?
Секунду она молчит. Потом резко выдыхает и говорит:
— Конечно.
Я иду к стене с задней части дома и жду на противоположной стороне тротуара. Ворота имеют камеры видеонаблюдения, которые работает 24 часа в сутки, но только на стенах камеры поворачиваются
У меня меньше чем 45 секунд, прежде чем камера вернется на это же место. Я бегу через дорогу и поднимаюсь проворно по лестнице. Я занимаюсь этим с шести лет. Я прыгаю, пружиня на траву, и тяну лестницу за собой. Вместе с ней я несусь к старому тисовому дереву. Все заняло десять секунд. Я наклоняюсь к корням дерева и дергаю за спрятанный в траве металлический крюк. Я дергаю еще раз, но он застрял.
Дерьмо.
Осталось пять секунд.
Я упираюсь ногой и стараюсь его потянуть, но он отрывается, и я выкидываю его. Прижав веревочную лестницу к груди, я перекатываюсь по земле, прячась за дерево. Прислоняюсь спиной к нему. Мое сердце так стучит, адреналин кипит в венах, но я улыбаюсь. Три ротвейлера лижут мне руки и лицо.
Я сделала это.
Я тихонько разговариваю с ними, поглаживая их мускулистую натренированную спину и достаю из кармана кардигана маленькие вкусняшки.
— Вперед. Марш отсюда, — говорю я им, и они рысью несутся прочь, продолжая охранять периметр дома.
Я встаю, выжидая, пока камера не сделает свой поворот, прежде чем бегом пуститься к дому. Я забрасываю веревочную лестницу в черный полиэтиленновый мешок и отряхиваюсь. Слава богу, что нет дождя. Хотя я и поехала к нему в дождь, но катаясь по мокрой земле, я бы была в жутком виде. С пакетом я спокойно захожу вхожу в дом на кухню.
Здесь никого нет, кроме ба. Она сидит за кухонным столом в толстом халате, который надевает, когда собирается ложиться в постель. Ее короткие жесткие с сединой волосы растрепаны, на губах нет помады. На столе стоит чайник, две чашки с блюдцами. Я подхожу к столу, бросаю пакет на пол и сажусь перед ней. Молча она наливает чай в чашки.
— У тебя назначена сегодня примерка свадебного платья? — спрашивает она по-русски. Баба — единственная, кто говорит со мной по-русски.
— Да.
— Во сколько?
Я смотрю на пар, поднимающийся от чая.
— В половине двенадцатого.
Она передвигает сахарницу ко мне.
— Где ты была?
Я поднимаю взгляд к ее глубоким, темным глазам. Они такого же цвета как у папы, но у него холодные глаза, таящие опасность, у бабушки — добрые, в них виднеется беспокойство.
— Я была с мужчиной, — тихо признаюсь я.
11.
Таша Эванофф
В ее глазах появляется страх и растерянность. Она кладет дрожащие руки на столешницу.
Я люблю свою бабушку, и хотя я заранее знаю, что она не одобрит мой поступок, если честно, я не ожидала, что она так будет
— Ох, ба, пожалуйста, не расстраивайся и не пугайся, — умоляю я. — Ничего плохого не случилось и не случиться. Я хотела его очень долгое время, года и очень бы сожалела потом, если бы у меня не было этой ночи, но сейчас, она у меня есть, и я могу двигаться дальше. Я оставлю все это в прошлом, и опять стану послушной дочкой своего папы.
Она медленно моргает.
— Ты хотела его долгое время, года? — повторяет она как в тумане.
— Да, в течение очень долгого времени.
Она качает головой не веря.
— Я столького еще не знаю о тебе, Solnyshko?
— Ты знаешь обо мне все, баба. Этого хотело мое сердце, — я улыбаюсь. — Это также, как ты иногда очень хочешь свою smokva.
— Smokva? Да, мы так называли сушеные райские яблочки в нашей деревне, — говорит она, и ее глаза становятся немного отрешенными, видно от воспоминаний. — Они стоили очень дорого, но я ни разу не карабкалась по стене в середине ночи, и... не рисковала жизнью другого человека.
Я убираю свою руку от нее.
— Папа никогда не узнает.
Она качает головой.
— Тебя могли поймать… или кто-то мог увидеть тебя.
— Нет. Я была очень и очень осторожна. Я никому не говорила. Ни маме, ни тебе.
Она горестно вздыхает.
— Ты знаешь, первоначально smokva была сушеным инжиром, и поскольку он очень дорого стоил для обычного человека, у кого-то появилась идея варить в меде или сахарном сиропе местные яблоки, айву, сливу или рябину? Smokva — это заменитель инжира для бедного человека. Тебе не нужно иметь заменитель, Таша. Ты можешь получить реальную вещь на самом деле.
Я смотрю ей в глаза и шепчу:
— Я и получила реальную вещь на самом деле, ба. Это было настолько реально. Все, что будет после него, будет заменителем.
Ее глаза расширяются и у нее перехватывает дыхание.
— Кто он?
— Ты его не знаешь.
Она прищуривается, сейчас она очень похожа на папу.
— Но мой сын его знает?
Я киваю.
Она резко втягивает воздух.
— А не может этот мужчина рассказать о тебе или кому-то похвастаться?
Я отрицательно качаю головой.
— Он не ребенок. Он понимает, что это может стоить ему жизни.
— И он не будет создавать проблем?
Я снова киваю.
— А когда ты снова встретишься с ним?
— Никогда, — говорю я совсем тихо. Я вижу, что моя ба выглядит испуганной. — Никогда, — расстроенно говорю я, — теперь я знаю, каков сушеный инжир на вкус.
— О, Solnyshko, ты даже не представляешь, что ты наделала.
— Я ничего не наделала. Это было всего лишь раз. Я сделала это лично для себя. Вся моя жизнь была одним длинным Великим постом, и я впервые не отказала себе в удовольствии.