Ты никогда не исчезнешь
Шрифт:
— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Мама сказала, что досчитает до пятидесяти, а потом крикнет: «Я иду искать!» И что он не должен уходить далеко. Он крутит головой в поисках укрытия. Спрятаться в траве? Но она низенькая, как шерсть на зеленом ковре в его комнате, наверное, косматые лошади всю ее выщипали.
За камнями?
Нет, это слишком просто.
Впереди большое дерево. Набравшись смелости, он мог бы ухватиться за ствол, дотянуться до первых веток, потом залезть повыше… Он задумывается. Нет, легко упасть!
— Тридцать, тридцать один, тридцать два…
Мамин голос все тише и дальше, но
Он выходит на луг — и глазам своим не верит: вообще негде спрятаться! Трава и здесь недостаточно высокая, наверное, коровы съели, их тут не меньше десятка пасется. Он знает, что коровы не опасны… но все-таки у них рога и копыта… Надо найти укрытие, он пойдет вдоль колючей проволоки, не притрагиваясь к ней, мало ли, иногда по ней ток пускают…
— ПЯТЬДЕСЯТ! Я ИДУ ИСКАТЬ!
Он слышит издалека мамин голос. Она уже досчитала, а он все еще не нашел где спрятаться!
Скорее! Он бежит вдоль проволоки, стараясь не оцарапаться. И время от времени оборачивается. Глупее не придумаешь: если мама пойдет сюда и переберется через ручей, она сразу его увидит, это все равно что прятаться посреди футбольного поля. Он смотрит по сторонам и чуть не плачет. Еще немного — и позвал бы маму, крикнул бы: «Стоп! Я так не играю, давай сначала, только теперь считай до ста…» И тут он видит их.
Пять каких-то домиков в ряд, ниже луга. Похожи на собачьи будки, но слишком маленькие для собак, или на большие почтовые ящики… Чтобы спрятаться, лучше места не найти. Чем ближе он подходит, тем больше в этом убеждается. Там под полом как раз такая щель, куда можно забраться. Если забиться поглубже, мама его не заметит.
Эстебан в последний раз оборачивается. Никого не видать, кроме коров, но они его не выдадут. И он мчится к будкам.
Когда остается пробежать всего ничего, он замечает двух-трех пчел. Ну и пусть! Мама ему сказала, что пчелы и вообще все, кто летает и жужжит, не жалят, если их не дразнить. Некогда разбираться, пчела там, шершень или оса, мама вот-вот появится. Он бросается прямо под деревянные домики, группируется, чтобы не ушибиться. И вот он лежит, втиснувшись под настил, из этого положения он может видеть весь расстилающийся перед ним луг.
— Эстеба-а-а-ан!
Это мама его зовет. Он ее слышит, но пока не видит. Сердце колотится так сильно, словно он играет в войну с друзьями. Он старается не дышать, чтобы лучше слышать. Сначала кажется, будто он, хоть и зажал себе рот и нос, все еще слышит собственное дыхание. Будто в легких свистит. Он начинает задыхаться, убирает руки. Ф-фу…
Мама так и не показалась — наверное, не решилась перейти через ручей. И тогда его ноздри заполняет запах, который очень ему нравится, сладкий запах, так пахнут вафли и завтрак. Запах меда, он его узнает. Откуда он взялся, не от этих же двух пчелок? Он поднимает глаза и смотрит на доски у себя над головой. Всего в нескольких сантиметрах.
Сердце у Эстебана останавливается.
Он видит их вплотную через натянутую между досками сетку.
Сотни,
— Эстеба-а-а-ан!
Мама появляется на самом краю луга.
Эстебан знает, что ему нельзя здесь оставаться, он должен как можно осторожнее выбраться и уйти, не испугав копошащихся у него над головой насекомых, и не бежать, пока не отойдет далеко. Он это знает, но не может пошевелиться. Замер. Если он шевельнет ногой или хотя бы пальцем, они его заметят. Никто не уцелеет, если на него набросится рой рассерженных пчел, даже медведь, даже волк. Он слышит, как они гудят, чувствует этот ужасный запах меда.
Он уверен, что так и умрет здесь. Мама его не узнает, они его всего изжалят, лицо распухнет…
— Эстеба-а-а-ан?
Мама уже недалеко, но она никогда его не найдет, если он не отзовется. А если отзовется…
Ничего не поделаешь.
Кто принял решение? Его ноги? Его рот? Его сердце? Его мозг? Или все одновременно?
И он кричит, надрывается в вопле:
— Мама-а-а!
Он вылезает из-под ульев, слишком быстро, ударившись о доски головой. Встревоженные насекомые уже вылетели. Баскское небо мгновенно темнеет. Эстебан выпрямляется, и тут же на него обрушивается дождь из крыльев и жал, жалящий ливень, он с воем продирается сквозь него и бежит — прямо на колючую проволоку.
Напарывается на нее, рубашка рвется, он обдирает руку, потом ногу, потом все тело. Несколько особенно злобных пчел продолжают его преследовать. Последние укусы — самые опасные.
— Мама-а-а-а!
— Эстеба-а-а-ан…
Он все еще бежит, вот они, мамины руки, осталось несколько метров — и с ним уже ничего не случится. Даже если ему кажется, что голова у него сейчас лопнет, даже если вся кожа зудит, хоть бы ему руки отрезали, чтобы себя не скрести, даже если последнее, о чем он думает перед тем, как потерять сознание, это крохотная черная точка в небе и страшный запах меда.
— Ты молодец, — похвалил Эстебана психотерапевт, дослушав до конца. — Твоя мама рассказала мне, что было дальше, ты-то, само собой, больше ничего не помнишь. Спасатели приехали очень быстро. Тебя отвезли в больницу, в Байонну. Твоя мама очень сильно испугалась, не меньше тебя, но ты не бойся, даже следов не останется. Тебе только неприятно будет вспоминать про мед и про пчел.
— Их зовут erleak! — гордо сообщил Эстебан и зажужжал, подражая пчеле.
Звук в наушниках был похож на радио, когда сигнал пропадает. Дорожка почти закончилась, счетчик плеера показывал, что осталось всего тридцать секунд. Он убавил громкость, жалея, что у него есть только аудио. Хотя бы одну картинку, чтобы увидеть, какой он, этот психотерапевт — скорее всего, из Сен-Жан-де-Люз. Сколько ни искал, никаких сведений в папках не нашел.
Как опознать голос?
— Я не хуже тебя умею говорить на баскском, — спокойно ответил психотерапевт. — А тебе теперь придется набраться мужества. Последние пять месяцев было слишком холодно, пчелы спали в ульях. Но тепло возвращается, и на цветках появится пыльца. Как только ты выйдешь наружу, пчелы будут тут как тут, они будут повсюду, даже в городе, даже на берегу моря.