Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
Вот чем обернулось шутливое замечание по поводу аплодисментов, адресованных любимцу публики.
Если вдуматься, это был блистательный урок, многому научивший всех сидевших в зале.
…Девушке, которая после поэтического вечера, бесцеремонно растолкав всех, получила вне очереди автограф Светлова, а затем стала еще произносить восторженные банальности, явно задерживая других, Михаил Аркадьевич – и надо было видеть его в эту минуту! – сказал: «Имейте в виду, я терпеть не могу, когда в меня влюбляются только за мою внешность».
…На писательском собрании прорабатывали пьесу, перед этим обруганную в газете «Советская культура». Доклад делал критик, известный своим разгромным
Светлов печально заметил:
– Вы знаете, кого напоминает мне наш докладчик? Это тот сосед, которого зовут, когда надо зарезать курицу.
…В кругу друзей он, смеясь, рассказывал:
– Давний знакомый, плохо чувствующий поэзию, очень грубый и толстокожий, знаете, такой «интеллектушко – буйная головушка», спросил меня: «Вот я все слышу: образность, образное мышление. Почему нельзя писать просто, чтобы все понимали?» Я в ответ рассказал ему старый анекдот – это соответствовало уровню вопроса, да и общему уровню развития собеседника. Анекдот такой. Два человека смотрят голливудский боевик с ужасами, убийствами, кровью. Один другому говорит: «Как страшно, у меня даже мурашки по спине бегают». Второй отвечает: «У меня тоже. Одну я уже поймал». Вот этот второй не понимал, что такое образное мышление. Из него вышел бы неплохой редактор… Мой знакомый обиделся: «Вечно вы с вашими штучками. Несерьезно…» Но все-таки я думаю, он получил первоначальное представление о том, что такое художественный образ…
Светлов ненавидел ханжество.
Существовало когда-то в Москве, на улице Горького, заведение «Коктейль-холл». Пьяных вытрезвителям оно поставляло не больше, чем другие рестораны. Но на него с особой яростью ополчились фельетонисты. Это была пора гонения на узкие брюки, а слово «стиляга» считалось самым бранным.
Кто-то сфотографировал в «Коктейль-холле» режиссера детского театра, а «Вечерная Москва» напечатала эту фотографию с соответствующими комментариями.
Я встретил Светлова на улице Горького, неподалеку от дома, где он тогда жил.
– Читали «Вечерку»? – спросил он.- Черт знает что! Зачем обидели человека? Я знаю этого режиссера. Скромный, интеллигентный малый. Болен туберкулезом. Никакой он не пьяница. Мало ли настоящих алкоголиков и дебоширов? Нет, обрадовались – режиссер! Сенсация!
Мы проходили мимо злополучного заведения. Светлов заглянул и спросил швейцара:
– Еще не прикрыли вас?
Старик вздохнул:
– Нет, но план горит, Михаил Аркадьевич. Место наше опозорено.
– Придется поддержать ваш план.
– А не боитесь? Не ровен час, сфотографируют.
– Я не фотогеничен,- сказал Светлов.
Конечно, далеко не всегда Светлов преследовал назидательную цель. Юмор его был многогранен, часто в шутках отражалось присущее Михаилу Аркадьевичу добросердечие. Необыкновенно чуткий, он умел в нужную минуту поднять настроение товарища, расшевелить приунывшего, заставить ответно улыбнуться.
…Это было вскоре после войны. Длинная очередь змеилась в коридоре издательства «Советский писатель» в день выплаты гонорара. Кассирша задерживалась в банке. Очередь томилась. Особенно нервничал украинский поэт Иван Нехода. Он должен был выехать в Одессу, к академику Филатову,- фронтовое ранение все больше сказывалось на зрении. Выехать следовало сегодня же: академик назначил точный день и час приема. А вдруг денег нынче не будет?
Любой охотно дал бы Неходе взаймы. Но обычно поэты, прибегающие за гонораром, не располагают иными средствами, кроме тех, которые им предстоит получить.
Не располагал деньгами и Светлов.
Он подошел к Неходе и прочитал тут же сложенное на украинском языке двухстрочие:
НеВсе засмеялись. Развеселился и Нехода. А тут и кассирша подоспела.
На встрече фронтовиков в писательском клубе каждому участнику товарищеского ужина был вручен ПРОДАТТЕСТАТ. Он состоял из остроумных двухстрочий, отпечатанных на стеклографе.
Уже эпиграф настраивал на веселый лад:
Любому блюду из меню Я никогда не изменю! Дальше следовало перечисление блюд: Живи и наслаждайся миром, Питаясь ветчиной с гарниром. Необходимы зубы для бифштекса, Я начал есть, но вдруг… осекся. Любой старухе я отдам Шампанское – оно для дам. Благодарю тебя, о небо! На целый рубль мне дали хлеба! ВАМ ВСЕМ, ТОВАРИЩИ, ПОНЯТНО, ЧТО БЛЮДА НЕ ДАЮТ БЕСПЛАТНО?Еще не дочитав «продаттестат» до конца, можно было догадаться, кто его автор. Ну конечно же! Вот и подпись:
Калькулятор – майор запаса
Михаил Светлов.
А вот его мгновенные каламбуры: о двух критиках, затеявших перепалку на страницах печати,- «Братья Ругацкие», о литераторе, бурно отпраздновавшем свое пятидесятилетие,- «Полджамбула», о любимом поэте – «Маршак Советского Союза».
Один из этих каламбуров вырос в четверостишье:
Труднейших множество дорог, Где может заблудиться Муза. Но все распутья превозмог Маршак Советского Союза.В друзей своих Светлов метал «теплые молнии эпиграмм». Здесь юмор его был полон доброты и нежности:
Шутка любящего поэта, Как смеющееся дитя…Строки, адресованные Ольге Берггольц,- изящнейший образец такой «теплой молнии»:
Ты как маленькая живешь, Каждой сказке по-детски рада, Ты на цыпочках достаешь То, за чем нагибаться надо.Надо ли говорить о том, что сам он был необыкновенно восприимчив к юмору? Он искренне радовался каждой удачной шутке или точному каламбуру. Услышав что-нибудь по-настоящему смешное, острое, просто занятное, он спешил со всеми поделиться этой новостью.
Вот один из его рассказов. Он любил его повторять.
– Вскоре после войны жена повезла меня в Грузию знакомить с ее родственниками. Накрыли в Тбилиси огромный стол. Собралось множество родни. Знакомые, друзья, соседи и какие-то никому не известные люди.
Первый тост, как старший в роду, провозгласил дедушка. А может, прадедушка. Лет ему было за сто. Но это был гениальный старик. Вот что он сказал. Учтите при этом акцент!
«Я предлагаю поднять бокалы за Михаила Ломоносова, поскольку наш зять тоже Михаил и тоже немножко ученый. За Михаила Кутузова, поскольку наш зять тоже Михаил и тоже немножко военный. За Михаила Лермонтова, потому что наш зять тоже Михаил и тоже немножко поэт».