Ты пожалеешь
Шрифт:
— Мило, Ника. Наверное, у нас с тобой один дизайнер интерьеров… Мне нравится. Останусь до утра.
— Мы не уместимся на диване! — брякаю я и натыкаюсь на его похабную ухмылку.
— В тесноте, да не в обиде… — Он подмигивает, а у меня от волнения немеют пальцы.
Харм разматывает мой шарф, расстегивает пальто и заботливо относит его к своей куртке.
— У тебя было много девушек? — Я нервно вглядываюсь в его дьявольские непроницаемые глаза, но неожиданно вижу в них зеленое спокойное море.
— Нет, — смеется он. — Но я знаю, что
— Что же ты еще от нее узнал? — скептически хмурюсь и скрещиваю руки на груди в защитном жесте.
— Что нелюбовью можно убить. — Тонкая струйка крови устремляется к его верхней губе, а на щеках проступает болезненная бледность. Харм матерится, бежит на кухню и открывает оба крана.
Спешу за ним, щелкаю выключателем, и тесное пространство заливает желтый свет. Одинокая гирлянда украшает оконный проем, в вентиляционной решетке колышутся пыль и паутина, натужно гудит престарелый холодильник.
Еще вчера в этом запустении мне хотелось выть, а сейчас обстановка выглядит ламповой, уютной и милой.
И самый важный для меня человек — здесь. Разве есть причины не доверять ему после всего, что сегодня произошло?
— Хорошо. Оставайся… — Я сдаюсь и прячусь в душе.
Долго стою под горячими струями, торгуюсь с собой, рассматриваю отражение в мутном зеркале, улыбаюсь и эротично подмигиваю ему, но, признав полное поражение, все же влезаю в растянутый спортивный костюм и, глубоко вдохнув, выхожу наружу.
По-хозяйски расположившись за кухонным столом, Харм доедает ресторанную еду, принесенную накануне Артемом.
— А вот и ты! — кивает он, стаскивает с моих волос полотенце, вскакивает и закрывается в ванной.
Заглядываю в пакет — в нем нетронутой лежит моя порция, и веки щиплет от слез.
Это не игра в семью. Когда вместе смешно и тепло, хочется валять дурака, умирая от желания смотреть друг на друга… и, не раздумывая, друг за друга умереть — это и есть настоящая семья.
Пусть я давно растеряла всю уверенность в себе, но Харму я доверяю.
Он раскрыл почти все карты, доказав, что хочет быть со мной.
Убрал шипы и обязательно позволит заглянуть в свою душу. Он позволит, или я не буду собой.
На негнущихся ногах иду в комнату, дергаю за блестящую веревочку, и на обшарпанных обоях оживает хрустальный ночник. Озадаченно разглядываю диван и чуть не плачу от разочарования — для двоих он слишком узок.
Но Харм неслышно подходит со спины, приподнимает рукой один край, и древний великан со скрипом и грохотом раскладывается.
— У меня нет навыков общения с такими… — оправдываюсь я.
— А у меня есть. Если что, обращайся.
Мы находим в шкафах старые простыни и расстилаем их, бросаем на диван подушки и одеяла и даже плед — здесь бывает адски холодно по ночам.
Я удовлетворенно разглаживаю последнюю складку,
Харм обнимает меня, убирает с щеки непослушную прядь и целует — на сей раз уверенно и нежно. Я вязну в этом поцелуе, как муха в паутине, умираю и пропадаю в нем — тело слабеет, пульс учащается, желание растекается горячей волной и сворачивается в низу живота в тугой узел. Чем настойчивее становятся поцелуи и прикосновения, тем сильнее он давит, и только Харм может избавить меня от мучения, причиной которого и стал.
Он укладывает меня на диван и устраивается сверху — расстегивает мою толстовку, вещь за вещью снимает одежду и снова целует — губы, шею, грудь и живот. И татуировку, под которой горит кожа.
— Прости. Расслабься. Я знаю, как надо… — Он разводит мои колени, и я замираю. Я очень боюсь снова пережить боль, но сейчас ее нет.
Есть только пьянящая эйфория и шепот:
— Я тебя люблю…
От восторга сжимается сердце.
Что же у тебя за душой, придурок?
— Ты говорил это другим девушкам? — шепчу я и чувствую плавный толчок.
— Нет.
— Ты клянешься? — Еще один толчок, и мысли затуманиваются.
— Я клянусь.
Такой красивый и только мой — синяк на скуле и засос у мочки красноречивее любых клятв. Он выглядит даже круче, чем на сцене — челка спадает на мокрый от пота лоб, а щеки горят. Мне нравятся его настороженные вопросительные взгляды каждый раз, когда он делает со мной что-то новое. Нравится его забота. Я люблю его так, что, наверное, вот-вот умру…
Его движения затягивают меня в иное измерение — незнакомое и пугающее, странные ощущения зарождаются глубоко внутри и волнами электричества проходят через все тело. Я концентрируюсь на них и смотрю в его глаза.
«Все ли хорошо? Так и должно быть?»
Разговаривать уже нет сил, но я читаю в них ответ:
Обожание. Зависимость. Раскаяние. Боль. Страсть. Ненависть. Смерть.
Если у эмоций и чувств есть предел, то он наступит прямо сейчас.
Разряд тока пробегает по нейронам, испепеляя все на своем пути, я ахаю, проваливаюсь в невесомость и перестаю существовать.
Харм до боли сжимает мои плечи, шумно выдыхает и накрывает меня своим телом.
— Я тебя люблю… Очень, — прерывисто дышит он. — Не ведись, если когда-нибудь скажу обратное. Я всегда… буду… тебя… любить.
— Ты делаешь мою жизнь лучше… — Самое сокровенное наконец обретает форму слов и срывается с моих губ. — Что бы ни случилось, я прощу. И снова выберу тебя.
Глава 30
Солнце, горячее и болезненно яркое, греет лицо, алый свет пробивается через опущенные веки и прогоняет сны.