Ты пожалеешь
Шрифт:
— Остановился, потому что понял — мне тебя не сломать. Ты все равно пойдешь вперед… И вокруг тебя будет сиять конфетти, — быстро говорит он и резко отворачивается, но я успеваю заметить в его глазах слезы.
Я чувствую опустошение и усталость, словно свернула огромную необъятную гору. И застарелые кровоточащие раны в душе больше не саднят и не ноют, а сама душа наполняется светом и теплом. Никто из нас больше не виноват в нашем прошлом, потому что тогда мы не ведали, что творили.
— Даня, я поклялась, что прощу тебе все… — От облегчения меня накрывают
Он подается ко мне, обнимает так, что сердце пропускает удар, и дрожит.
— Я не знаю, что такое жить счастливо, — шепчет он в мою шею. — Вообще не знаю, как это — жить.
Глава 36
Мы еще долго стояли рядом в темноте подъезда, а потом во дворе мелькнули фары очередного такси, и я вернулась к себе — удивительный и странный день закончился удивительно и странно.
Утром я ждала, что Харм объявится — позвонит, придет, достанет из-под земли, но этого не произошло. Телефон оживал только от Жениных истерик и спама о новогодних распродажах в бутиках, а когда брат свалил в другую страну, и вовсе замолчал.
Все долгие праздники меня развлекал лишь старый телевизор хозяйки, усиленно делавший вид, что у него отличное настроение. Я с особым усердием работала, учила билеты к зимней сессии и старалась не думать больше ни о чем.
Это как отпустить в небо птицу и знать, что она теперь на свободе. И, глядя ей вслед, представлять, что ты тоже летаешь там, на недосягаемой высоте. Избавить себя от привязок, мертвым грузом тянувших к земле, и впервые за долгое время вздохнуть — легко и спокойно.
Прелесть и проклятие взрослой самостоятельной жизни в том, что ты сам несешь ответственность за свои решения — я уверена, что не пропаду. У меня есть отзывчивый и добрый начальник, и Артем, готовый из-за чувства вины примчаться по первому требованию. У меня есть руки, ноги и голова. И мамины драгоценности — на экстренный случай.
Первый экзамен затянулся на целый день — сложный препод и сложный предмет поладили друг с другом, и студентам пришлось несладко. Меня все еще трясет от пережитого стресса, но зачетка стала тяжелее на одну оценку «хорошо», а ЧСВ приподнялось на ступенечку выше.
Сегодня Никиас снова выделил мне выходной, а еще — перечислил премию. Ее хватит, чтобы на весь месяц забить холодильник едой, и я несказанно рада.
Застегиваю пальто, набрасываю на голову шарф, вешаю сумку и выхожу из шумного корпуса в сумерки — безветренные и тихие.
Заняться нечем, и я планирую гулять по городу — любоваться праздничной иллюминацией, вдыхать морозный воздух и есть мороженое — для полного счастья мне не хватает лишь эскимо.
По мраморным ступеням крыльца цокают каблучки Катиных брендовых ботинок, мне не нужно оглядываться, чтобы ее узнать. Но теперь подруга не удостаивает
В сквере зажигаются фонари, и я на миг зажмуриваюсь от ощущения сказки. У одной из заваленных снегом лавочек стоит Харм и смотрит на меня.
От неожиданности подкашиваются коленки, легкая паника бабочками трепещет под ребрами, кружится голова. Сколько ни уговаривай себя, я никогда не смогу его отпустить.
Его куртка расстегнута, под ней виднеется галстук и синий пиджак — кажется, он вернулся к учебе. Надолго ли?
— Привет. — Он шагает ко мне, поправляет мой шарф и воротник, обнимает меня и кладет подбородок на плечо.
— Привет… — шепчу я, вцепившись в его куртку, и покачиваюсь вместе с ним на волнах уюта и покоя. — Ты зачем здесь?
Взревев мотором, малиновый «Mini» резко трогается с места и, обдав нас снежными брызгами, выезжает на оживленную улицу.
— Пошли ко мне? — предлагает Харм. — Я… котенка завел. Он здоров и привит. И настаивает на знакомстве.
Его пальцы привычным жестом обхватывают мое запястье, и мы бредем по вечерним улицам к старому дому.
— Ты снова в гимназии… Чем еще занимаешься? — Мне искренне интересно, какими будут его шаги в новой жизни, и он отвечает:
— Вчера у нас был стрим. А в субботу и воскресенье будут концерты в «Бессоннице» и «Атлантиде». У меня есть флаеры, хочешь пойти?
— Да, — киваю я. — Такое нельзя пропустить.
— Тогда — договорились. — Мы подходим к темному подъезду, Харм налегает на древнюю дверь и в кромешной темноте помогает без происшествий подняться на нужный этаж.
Подсвечивает зажигалкой замочную скважину, поворачивает в ней ключ, подталкивает меня вперед, щелкает выключателем и, закинув куртку в шкаф, скрывается на кухне.
Навстречу мне, сонно моргая и смешно переваливаясь, ковыляет полосатый котенок.
— Как его зовут, Даня? — умиляюсь я, гладя пушистую спину, и Харм отзывается:
— Даня.
Подавляю смешок — похоже, от мании величия парню не вылечиться никогда, снимаю обувь и верхнюю одежду и медленно прохожу по длинному коридору.
Я очень давно здесь не была, но все печальные воспоминания навечно запечатаны в самом дальнем углу моей памяти, и возвращаться к ним смысла нет.
— Давай в комнату! — Харм выруливает из кухонного проема с двумя чашками чая и пакетом с какой-то вредной едой, и я спешу следом — зажигаю бра, помогаю ему отвоевать у хлама угол стола, вытаскиваю из пакета панкейки и пончики.
Мы с ногами залезаем на скрипучую кровать и, удобно прислонившись спинами к стене, жуем и пялимся в монитор. Вероятно, я здесь не просто так, и Харм наконец отставляет чашку и поворачивается ко мне.
— Слушай, Ника, такое дело… — Его неуверенный тон пугает до тошноты, я напрягаюсь, но внимательно слушаю заранее подготовленную речь. — Мы с тобой… еще не совсем взрослые. Я вообще всегда думал, что папаша — это такой сорокалетний мужик с усами, и не кто иной. А получилось, что сам стану папашей. В неполные девятнадцать… И это прикол, конечно.