Ты пожалеешь
Шрифт:
Так почему же, черт возьми. Почему?..
Я призналась, что готова разделить с ним любые трудности. А он признался, что любит, и был очень убедителен в ту ночь.
А что, если я и вправду больше ему не нужна? А вдруг он не хотел соглашаться на встречу, но испугался моего брата?
Колпачок от помады падает на пол и катится в угол. Лезу под древний трельяж, извлекаю беглеца из пыли, выпрямляюсь и смотрю в свои бесцветные глаза.
Бред. Харм не боится даже дьявола — значит, надежда все еще есть.
Я не дам Жене встрять в разговор — мы с Даней выйдем
Во дворе урчит двигатель, «Мерс» Артема тормозит у скамеек, в голубоватом свете фар беснуются мелкие снежинки.
Хлопают и блокируются дверцы, два черных силуэта направляются к подъезду, на лестнице слышатся шаги и приглушенные голоса.
В диком волнении прячу по шкафам одежду и лишние предметы, бегу в прихожую и распахиваю дверь.
На пороге стоит Женя — он ни капли не изменился, однако я бы никогда не узнала его, если бы случайно встретила на улице.
Его лицо озаряет улыбка, но голубые глаза выдают настороженность и напряженность.
— Нику-у-уся! — Он опускает на пол сумки, и я бросаюсь к нему на шею.
— Привет!!!
Он тоже обнимает меня — холодно и сдержанно, совсем не так, как я ожидала. Легкая обида отравляет кровь, но тут до меня доходит: он просто боится мне навредить.
Позади него Артем вертит на пальце ключи и отступает в темноту:
— Ребят, оставайтесь. Я заберу даму сердца и подъеду через час.
Хватаю брата за руку и тащу внутрь убогой квартиры.
— Хочешь есть? Может быть, будешь чай?
— Нет, я перекусил по пути сюда… — Женя осматривается, и от меня не ускользает брезгливость в его взгляде. Он проходит в гостиную, опускается на древнее кресло, и оно стонет под его весом. — Не хоромы, конечно. Придется перекантоваться у Темыча, чтобы тебя не стеснять…
Робко присаживаюсь на диван и не смею пошевелиться.
Казалось, за три года у нас накопилось множество тем для разговоров, но в комнате повисает гнетущая тишина.
Я разглядываю брата — идеально выбритые виски и пробор, аккуратная борода, под голубым бомбером от «Gucci» угадываются подкачанные бицепсы, на запястье розовым золотом поблескивают «Vacheron Constantin».
Брат кажется инопланетянином — но уже с чужой, неизведанной враждебной планеты, и мне становится неудобно за пожелтевшие обои, окна без штор и кособокую елку на сломанном стуле.
— Как же ты допустила такое, сестренка? — сокрушается Женя, и я оправдываюсь:
— На большее не хватает. Но я уже не вижу смысла в роскоши — самое необходимое у меня есть.
— Да я не об этом… — Он морщится. — Я и сам, знаешь ли, еле свожу концы с концами: без поддержки отца тяжело, а Лондон — очень дорогой город… Я спрашиваю, как так вышло с беременностью? Ты сама еще ребенок… Лучше избавься от проблемы в зародыше.
Мне не нравится его слова и назидательный тон, кажется, будто чужак покусился на что-то беззащитное и родное, принадлежащее только мне, и со мной приключается странное — из глубин души вдруг вырывается звериная агрессия. Непроизвольно сжимаю кулак и тяжело дышу — это гормоны или пресловутый
— Избавиться, как избавился ты? — Я осекаюсь, но поздно: Женя закидывает ногу на ногу и кривится:
— Ох, Ника, ты не путай… В моем случае девочка вообще ничего не хотела слушать — была законченной эгоисткой и идиоткой.
— Эгоисткой — потому что отказалась сделать аборт? — наседаю я, и Женя кивает.
— Да. Если собиралась его на меня повесить, как минимум должна была считаться и с моим мнением.
Пораженно моргаю — видимо, я очень плохо его знаю… А, может, где-то в Лондоне он нехило ударился головой?..
— А что стало с ее братом?
— А что с ее братом? — взвивается Женя. — Сидел в кабинете следователя-упыря и наматывал кровавые сопли на кулак. Тот так расчувствовался, что вцепился в это дело, как клещ. И даже когда его уволили, а я уехал, следак продолжил копать под отца — и свалил его в итоге. А все этот сученыш — давил ему на жалость, а на меня смотрел отмороженными глазами и ухмылялся…
Повисает тишина, но тиканье часов больно бьет по мозгам. Густой запах тяжелого парфюма неподвижно висит в воздухе, в кресле восседает до приторности холеный незнакомый подонок и, еле ворочая языком, несет какой-то лютый бред… Желудок болезненно пульсирует. Подкатывает нестерпимая тошнота, я вскакиваю и бегу в туалет.
Встречу с братом я представляла не так, а его рассуждения вообще находятся за гранью моего понимания. Никогда не замечала у него ауры негодяя, но сейчас ее столько, что с ним тяжко находиться рядом. Бедная девушка, беременная его ребенком, умерла, а он как ни в чем не бывало насмехается над горем ее младшего брата…
Спешу к зеркалу и поправляю макияж — подводка смазалась, тушь поплыла. Женя прислоняется плечом к стене, наблюдает за процессом и сокрушается:
— Пипец, сестренка. Я урою придурка, когда он явится. За то, что такое с тобой сотворил.
— Он не знает ничего… — хриплю и вытираю рот. — И говорить с ним я буду сама. Не лезь.
— Нет уж, я влезу! — припечатывает он. — Потому что у меня не будет возможности тебе помогать. С финансами туго — кредиты, долги, проценты. Пусть берет ответственность, или я его за ноги подвешу.
Я закипаю от раздражения. Мы общаемся меньше часа, а я уже молюсь, чтобы Артем и его девушка приехали и разбавили компанию.
Мне хочется, чтобы Женя как можно скорее свалил обратно в свой Лондон…
Я плохая сестра. Но и на него рассчитывать не приходится.
***
Несмотря на главный праздник года, в клубе Артема немноголюдно — основной зал сдан под банкет, в нем грохочет музыка, мелькают разноцветные огни, мужчина в смокинге пытается развлекать гостей стендапом.
Мы проходим в ВИП-зону с небольшим, по-новогоднему сервированным столом и экраном на стене. Артем элегантно поддерживает под руку свою даму — милую улыбчивую блондинку, Женя от скуки клеится к официанткам — представляется Юджином, говорит на чистейшем английском, внезапно переходит на русский и, обольстительно улыбаясь, наслаждается их реакцией.