Ты сеешь ветер
Шрифт:
— Подите прочь.
Артур издал короткий смешок, в ответ на который никто не улыбнулся.
— Беги к старику, — велел он Блу. — Я доведу её до дома. Скажи, всё с ней ладно, раз первым делом вздумала огрызаться.
Мальчишка тут же исчез за столбом, затем его спина пару раз мелькнула среди развалин и наконец он скрылся из виду. Мы с Артуром остались одни. Снова.
Я бегло оглядела себя. Платье и волосы были сухими, сумка и цветы, завёрнутые в платок, валялись у подножия раздвоенного камня. И сама я, очевидно, не двигалась
Заходившиеся в страшном крике камни, озеро, поглотившее меня, и то, что я видела в его глубинах, почти на самом дне, — ничего этого на самом деле не было. Я просто упала и потеряла сознание.
Артур осторожно развернул меня к себе, приподнял мой подбородок так, чтобы видеть лицо, и спросил:
— Что за хворь тебя одолела?
— Я вполне здорова, — ответила я, и тут же, словно в противовес своим словам, затряслась от слабости и холода, как если бы только что действительно вылезла из воды на сушу.
На лице Артура отразились недовольство и раздражение.
— Да ты только погляди на себя, — сказал он. — Почернела, как закоптившаяся свеча.
Он взял мои дрожащие руки в свои, с силой разжал стиснутые в кулак пальцы, заставляя раскрыть ладони.
— Гляди, — кивнул он.
Я опустила глаза и увидела, что руки мои были всё равно, что кости, обтянутые прозрачной кожей. Вены вдоль запястий вздулись и посинели. Я задохнулась при виде такого уродства. Это больше не были руки лекаря — умелые, проворные, ласковые, а когда нужно — твёрдые; исчезли с ладоней и мозоли, натёртые скалкой и рукоятью ножа. Я видела конечности какого-то человекообразного чудовища с озёрного дна.
Артур погладил большим пальцем центр моей ладони. Я подняла голову и увидела перед собой его взволнованное лицо. Вздрогнув, я попыталась отнять руки, сжать в кулаки, спрятать их от его взгляда, спрятать, чтобы не видеть их самой, но Артур не выпустил меня. Наши ладони вдруг соединились, а пальцы крепко переплелись. У него были большие ладони, тоже мозолистые и шершавые, очень-очень тёплые. Я едва не вскрикнула — всё равно что прикоснуться к печке в морозный день — и хорошо, и невыносимо.
— Как тепло, — выдохнула я, позабыв обо всём.
— О, барышня. У меня горячая кровь, — дурашливо, подражая говору деревенского паренька, ответил он. — Вот, потрогайте, — с этими словами Артур прижал мою раскрытую ладонь к своей груди, прямо к сердцу.
Я озадаченно посмотрела на него. Видел ли он то, что видела я, когда он велел мне взглянуть на свои руки? Или мне вновь всё привиделось?
Моя ладонь была по-прежнему прижата к его груди, сердце билось под ней, точно молот; я чувствовала вибрации его тела, тихое-тихое гудение, похожее на то, что иногда издаёт потревоженная земля.
И этот жар, что исходил от него… Артур был крупным, крепким и светлым, точно солнечный луч. Я невольно потянулась навстречу.
Он
А я устала мёрзнуть и тонуть.
Высвободив другую ладонь, согретую теплом и порозовевшую, я прижала её к его щеке. Глаза Артура, обращённые ко мне, были ясными и серьёзными. Ветер пел у меня в ушах, сдувал выбившиеся локоны с плеч, и они щекотали лицо.
Он смотрел на меня, но не прикасался, затем вдруг закрыл глаза, словно ему сделалось невыносимо смотреть дольше, а когда раскрыл их — они горели передо мной, как раскаленное железо.
— Не высекай искры, если не хочешь потом спасаться от пламени, — сказал он, и я почувствовала в его словах проявление силы, вполне осознающей, но сдерживающей себя; это был вызов и побуждение, в котором не заключалось требования.
— Может быть, я хочу сгореть? — смело ответила я, и это была чистая правда. Лучше так, чем двигаться и качаться в чёрной воде, быть слепой волной, призываемой близящимся штормом.
Артур отнял мою руку от своего лица, прижался губами к ладони, а затем одним резким движением усадил меня к себе на колени. Он крепко прижал меня к груди, не говоря ни слова, и я чувствовала, что пульс у него на шее бился так же сильно и часто, как и у меня. Он отстранил меня от себя, чтобы ещё раз взглянуть мне в лицо.
У меня немного закружилась голова.
«Сила иссушит тебя, измучает и, в конце концов, всё равно возьмёт своё. Впусти её».
И я впустила. Губы мои приоткрылись навстречу его губам; я впустила силу и приняла её, приняла от всего сердца и вызов, и побуждение, и то сладостное напряжение от воздержания, что впервые ощутила сегодня утром, когда старик поцеловал меня.
Старик не был стариком, а Артур — не только Артур, но и ещё кто-то. Ещё что-то.
Мне хотелось испить его пламя, вобрать его в себя.
После долгого поцелуя он поднял голову и расплылся в широкой и дерзкой улыбке. Я обхватила его за плечи, притянула к себе, и он, опустив голову и приоткрыв рот, прильнул к вырезу моего платья. Я ощутила на груди его горячее дыхание и отклонилась назад, удерживаемая его руками.
Артур осторожно уложил меня на землю; густая пыль, золотившаяся в солнечном свете, парила в воздухе вокруг его головы. Он наклонился и вновь поцеловал меня уже не слишком нежно и продолжал целовать, пока боролся с завязками на моём платье.
С сомкнутыми на его спине руками, с ногами, охватившими его бедра, с колотящимся в ушах сердцем, я вновь была волной, как бы тому ни противилась, — медленно двигалась вверх-вниз.
Мы боролись, во всяком случае, больше всего это походило на сражение двух стихий: огонь шипел, трещал, но не гас, вода противилась, кипела, но не отступала.
Артур распахнул моё платье от ворота до пояса, втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы и охрипшим голосом произнёс только одно:
— Словно белый бархат.