Ты сказала, что это сработает
Шрифт:
– Я не выпадаю из жизни, Холли. Я живу жизнью Мэдди. Это единственное шоу, которое я смотрю. Скоро ты на собственном опыте в этом убедишься.
Холли резко выдернула ручку чемодана и повернулась.
– Люди склонны изливать душу знаменитостям. Те улыбаются с экранов телевизоров, и люди считают их своими друзьями.
– Я не считаю Саммер Сильву своей подругой.
В моем голосе слышалась досада, и я подумала:«Нет, я же не идиотка».
– А по факту получается, что Саммер Сильве известно о твоем муже больше, чем мне. Так, я в туалет. А ты возьми себе чашку кофе. Тебе не помешает.
Это прозвучало
Я пошевелила челюстью, напряженной из-за стиснутых зубов, и с тревогой подумала, что моя эмаль не переживет движения по пересеченной местности.
С Холли не всегда было так трудно. Мы познакомились на неделе первокурсников и на пару играли в буриме, используя собственные имена. «Я Сэм, и я соленая. Я Холли, и я холеная». Все, что Холли говорила, было смешно и порой немного язвительно, но не похоже на буллинг. Это были просто меткие замечания о студентах и окружающем мире.
– Вот тот чувак, – говорила она, указывая на атлетически сложенного парня, чья шея напоминала окорок, – надеется, что его школьные футбольные успехи трансформируются в академические. Всякий раз, когда он произнесет «пас назад», мы будем выпивать рюмку текилы и через пятнадцать минут напьемся в стельку. Что, с учетом завтрашних состязаний, пойдет нам на пользу – отоспимся и будем готовы рифмовать.
Она насмешливо и без пиетета озвучивала все то, о чем я думала и что меня огорчало. Она ставила людей на место, и благодаря этому я перестала ставить себя ниже других.
Мы были неразлучны, только учились порознь; мы встречались за ужином, занимались в библиотеке, делились одеждой. Когда на втором курсе у Холли погибли родители, катаясь на снегоходах, ее язык стал острым, как бритва, а теоретическое пьянство превратилось в реальное. Весь весенний семестр я прятала от нее «Егермейстер» и отвозила домой, а она тем временем ругалась на всех подряд и плакала. Я объясняла ситуацию профессорам, иногда выполняла за нее домашние задания, кормила, когда она слишком отощала. Единственный период в своей жизни она выглядела такой же растрепанной, какой я себя чувствовала. Именно тогда она стала меняться. Язык стал острее, нередко она говорила:
– И какая от этого польза? В чем смысл?
На что я отвечала:
– Смысл в тебе. Смысл во мне. Смысл в нас.
Порой это помогало.
Встреча с Кэти на собрании проживающих вне кампуса, где люди подбирали себе соседей, была чистым везением. Она перевелась из другого колледжа и помогла нам обеим. Она стала для нас глотком свежего воздуха. Мне требовалась помощь. Мои оценки падали, я не высыпалась и допоздна засиживалась в библиотеке, лишь бы не идти домой. Появилась Кэти и своей жизнерадостностью сдула пыльный налет, которым покрылась душа прежде неунывающей Холли. Она помогла ей справиться с горем.
Я никогда не беспокоилась о том, что Кэти займет мое место в жизни Холли. Она была не такая – ей хотелось занимать в дружбе собственное место, а не чужое. Она переехала в тот момент, когда нам требовался кто-то третий, чтобы разделить арендную плату, и взяла на себя обязанности, с которыми
Другим аспектом нашей с Холли дружбы было то, что мы постоянно развлекали друг друга своими выходками. Мы были заядлыми фанатками друг друга, а когда в нашей компании появилась Кэти, она стала нашей публикой. Мы из кожи вон лезли, чтобы развлечь ее, и от этого еще больше сближались. Вот на чем держался наш треугольник.
Стоя за кофе, я оглядывалась по сторонам. Очередь двигалась медленно, покупатели были с закидонами. Большой, без кофеина, соевый латте 120 градусов со сливками. Этого возжелал мужчина в шлепанцах, весь багаж которого умещался в бумажном продуктовом пакете. Пространство, ограниченное белыми стенами и окнами международного аэропорта, кишмя кишело людьми всех цветов и размеров. Тысяча блондинок. Удвойте это число в загорелых конечностях. В Висконсине я считалась вполне себе кареглазой симпатяшкой. Время от времени кто-нибудь замечал, что я похожа на сестру-шатенку Дженнифер Энистон, до того как ей сделали нос. Джефф обычно говорил:
– Дженнифер до тебя как до Китая пешком!
Я бы даже ему поверила, не будь это сказано после ночи извинений за вспышку гнева, слез и примирительного секса.
Томясь в очереди, я проверила телефон. Оказывается, от Брю-Дрю пришло сообщение. Сначала я заволновалась, что он с плохими новостями о Кэти, но убедившись, что это не так, обрадовалась.
БДРЮ: Привет. Поедешь назад, привези калифорнийского солнышка. Здесь пасмурно.
Я: Договорились. Ботокс тоже привезу. Думаю, он тут в барботёрах [5] .
БДРЮ: В Калифорнии это фонтанчики для питья, эх ты.
Я: Принято. Постараюсь не запутаться.
БДРЮ: Нет. Никогда не меняйся.
5
Барботёр – устройство для пропускания газа или пара через жидкость.
Это была фраза из школьных фотоальбомов, и меня охватила сладкая романтическая ностальгия. Мне захотелось послать ему смайлик и тем самым осторожно намекнуть, что его эсэмэс доставляют мне удовольствие, но в то же время не сконфузить нас обоих. Я остановилась на голове единорога, решив, что в такой ситуации это лучшая бессмыслица, но мои трясущиеся от возбуждения пальцы соскользнули, и в результате отправилась «улитка».
БДРЮ: Я люблю хороших брюхоногих.
Я: Кто ж их не любит.
Я сделала глубокий вдох, успокаиваясь. Помимо необоснованных романтических фантазий с моей стороны, переписываться со взрослым человеком было просто забавно. Во-первых, он ставил знаки препинания. Мэдди почти не использовала слова, и наше письменное общение носило утилитарно-гигиенический характер. Ты забыла ланч. Ты где? Тампоны нужны? Переписка с Дрю напоминала словесную игру, которая была мне по силам. Темп общения был не настолько быстрым, как при личной встрече. Секунды, выигрываемые при наборе эсэмэс, давали возможность моим сиропообразным мозгам быстрее обрабатывать информацию. Мне нравится все волнующее, если к нему прилагается прочный ремень безопасности.