Ты следующий
Шрифт:
— Боже! Ведь этот портрет написала моя жена!
По взгляду, которым смерил меня директор, я понял, что он сильно сомневается в моих словах.
— Ее зовут Дора Бонева! — глупо продолжал настаивать я. — Наверняка на подрамнике есть ее подпись.
Мы перевернули портрет, но подписи не обнаружили.
— Посмотрите на руку Георгия Димитрова, которой он машет. Я тогда позировал. Это моя рука.
— Мы верим тебе, компаньеро, — примирительно сказал директор.
На выходе из музея я бросил последний взгляд на портрет. Учитель Георгий Димитров, иронично улыбаясь, махал мне на прощание моей же рукой.
После обеда мы снова встретились с Кармело. Из его ателье мы перебрались в мастерскую еще одного известного кубинского художника — Рене Портокареро.
Во вторник утром, как и договаривались, мы встретились с Николасом Гильеном. Получив признание, власть и старческое ожирение, он подрастерял свое обаяние карибского представителя черной богемы
— Он болен лейкемией и уже никогда не вернется из Парижа, — мрачно заключил Николас.
Тут переводчик окончательно запутался, и разговор застопорился. Я безуспешно пытался сказать ему, что он был одним из моих учителей по современному письму и поэтической свободе. Официоз убивал. Марио вообще не понимал, о чем идет речь. Нам остались только автографы, которыми мы обменялись. Гильен нарисовал картинки на тех книгах и плакатах, которые подарил мне. Но неужели они были чем-то большим, чем письмо Хемингуэя?
Время, с которым я хотел встретиться и поговорить, было уже мертво. Жар-птица улетела «далеко-далеко, за тридевять земель».
Я попрощался, ощущая почти физическую боль разочарования. На обратном пути мы прошли через китайский квартал, чтобы осмотреть знаменитую фабрику гаванских сигар «Корона». И слава, и технология, и все традиции там были старыми. В больших общих залах за длинными деревянными столами работники, вооруженные одним лишь ножом, похожим на сапожные, резали табачные листы и закручивали темную магию, пришедшую к нам из других, исчезнувших миров. Труд этот был тихий, поэтому в каждом зале специальные чтецы читали вслух книги — романы. Эти люди являли собой некое подобие миссионеров, учителей… а иногда становились и подстрекателями. Хосе Марти был одним из первых, кто стал таким вот способом общаться с рабочими. Когда мы вошли к ним, меня попросили сказать что-нибудь в качестве приветствия. Я произнес несколько слов. И тогда раздался странный звук. Мастера сигар стучали ножами по доскам стола. (Так гладиаторы стучали мечами по щитам.) Это было их приветствием. Неожиданным, незаслуженным, восхитительным. И оно не нуждалось в переводе.
Я спросил, что сейчас им читают. Золя! Звук ножей вдруг соскоблил с души плохое настроение. После него все показалось мне суетой, как будто эти рабочие сами были чтецами и прочитали мне Экклезиаст.
И вот наступил последний день. Он был не похож на все остальные. С утра нас приняли в ЦК Кубинской компартии. Наконец-то я встретился лицом к лицу с секретарем Центрального комитета — таинственным товарищем Фабио Гробаром. Оказалось, он полностью соответствует моим прежним представлениям о гробовщиках капитализма. Мрачный сухопарый человек, похожий на чахоточного. Он как будто нарочно скрывал все прочие свои отличительные черты. Какая польза была от них в Латинской Америке для профессионального революционера польского происхождения? У настоящих кротов истории нет отличительных особенностей. Встреча проходила в кабинете — или приемной, голой и строгой, как кабинет следователя. Еще там присутствовал товарищ Поланко, заведующий международным отделом, объединенным с орготделом; он тоже высказывал свои соображения.
После общих фраз — благодарности за сердечную встречу и констатации абсолютного взаимопонимания с комитетами защиты революции (Мария-Тереса Малмиерка сияла) — разговор стал чрезвычайно важным и интересным. Кубинцы знали о наших планах установить связи с партиями и движениями Южной Америки и дали нам полезные рекомендации. По мнению Гробара, положение в Чили было крайне нестабильным. Скорее всего, грандиозное сражение, запланированное на эту осень, будет отложено, потому что оппозиция была уверена, что завоюет 60 % голосов избирателей в марте следующего года. Реакционные силы организовали низовые комитеты, в то время как Фронт народного единства опоздал и был лишен возможности подобной координации действий. Армия полнилась реакционерами. Нам посоветовали быть очень внимательными и проявить одинаковое уважение к знаменам всех левых партий.
— Это маловероятно, но вам лучше быть в курсе, — предупредил Гробар. — В Чили переворот может произойти прямо при вас.
Поланко посоветовал нам пока отказаться от идеи перебраться через Анды. Аргентина ожидала возвращения своего «фашиста» Хуана Перона. А в Уругвае продолжалась гражданская война тупамаросов. Нам рекомендовали остановиться в Перу. Там зрела революционная ситуация. Левые антиимпериалистические силы пользовались поддержкой армии. Нам надо было непременно встретиться с бригадным генералом Леонидасом Родригесом, который считался достаточно прогрессивной фигурой. В конце долгого, но конкретного и делового разговора Гробар позволил себе небольшой сантимент: вспомнил, насколько хорошо был организован симпозиум в память о Георгии Димитрове в Софии. А я поспешил упомянуть, как замечательно выступил он на этом симпозиуме, и мои слова стали отличным финалом нашей встречи в ЦК.
Мы обедали
— Ну что, поэт, ты доволен встречей? — подколол меня по дороге Лалю. — Надеюсь, она не пахла туризмом?
— Ты, похоже, нажаловался кубинцам.
— Пей-ка спокойно красное вино, как тогда в «Бодегите»…
После еще одной деловой встречи с национальной управленческой верхушкой мы вернулись в гостиницу, чтобы уложить вещи перед отъездом. Я как раз открыл свой чемодан, когда над Гаваной разразилась страшная гроза и полил неописуемый тропический ливень. Картина была красивой и ужасающей. Впрочем, слово «картина» достаточно условно, потому что почти ничего нельзя было разглядеть за потоками низвергающейся с неба воды. (Вот почему кубинцы так любят абстрактную живопись, подумалось мне.) Остров свободы будто тонул в океане, и волны уже накрывали нас с головой. Вспышки молний почти ритмично следовали одна за другой. Они танцевали фанданго. Несколько из них угодило в «Гавану либре», и они скорее переломились, чем прогремели раскатами грома. Но все-таки наш небоскреб подрагивал, ужаленный ими. Я стоял босиком перед открытым чемоданом, и у меня было такое чувство, будто я пакую этот ураган, чтобы тайком отвезти его домой.
Прощальный прием, организованный послом, должен был начаться в восемь вечера. Мы выехали из гостиницы где-то за полчаса. Но тропический ураган продолжался. Ехать по прибрежному бульвару Малекон, тонущему в прибое, казалось верхом абсурда. Кинта Авенида тоже стала бурной рекой. В подземных переходах и тоннелях можно было преспокойно утонуть. Битый час мы пробирались к посольству какими-то окольными путями. Я был убежден, что, кроме нас, на приеме никто не появится. Но я в очередной раз ошибся. В резиденции с бокалами в руках нас уже ждали Фабио Гробар, Луис Гонсалес Марурелос и Мария-Тереса Малмиерка. Были там и Филиппе Веласко, Гектор Эстрада, Освальдо Триана, Джозефина Алонсо, Аурелио Альварес, Хуго Родригес и, разумеется, наш вечный сопровождающий Марио Кастилиано. Они приехали на бронированной машине-амфибии, которая стояла у входа. Официальной частью практически пренебрегли. Сразу начался концерт одного молодого гитариста, которого представили так: «Виртуоз Карлос Молина». А он сказал, что представит нам историю классической гитары с XVII века до наших дней. В этот момент недовольная гроза оборвала электропровода. Сразу же зажгли свечи в каких-то старинных канделябрах. Атмосфера сделалась мистической. Гитарист и правда был великолепен. Рядом с ним сидела и восхищенно смотрела на него его жена — совсем молоденькая, на последних сроках беременности, напоминающая золотую грушу. Но мрак свечей и нежные созвучия Антонио Вивальди действовали на утомленных борцов за революцию усыпляюще. Я видел, как они, раскинувшись на креслах и диванах, сдавались один за другим. В правой руке покачивался недопитый бокал с вином, а левая инстинктивно придерживала кобуру — не дай бог какой-нибудь враг, лакей империализма, отнимет во сне их оружие. Ангел Будев — бывший заместитель министра культуры — к тому времени уже осознал свой интеллигентский просчет. Он быстро распорядился откупорить новые бутылки и попросил Карлоса Молина перепрыгнуть через несколько веков и перейти прямо к Гуантанамеро. Результат не заставил себя ждать. Прием взбодрился и превратился в соревнование по пению революционных песен и лирических романсов. Подняли крышку большого белого рояля. Оказалось, что кто-то использовал его вместо пепельницы, но это только развеселило революционных пианистов. В состязании певцов буря проиграла. Когда же мы вернулись в гостиницу, я все-таки нашел силы, чтобы открыть дневник и записать, что в лифте я встретил даму с брильянтовыми глазами и кожей из коричневого бархата — самую красивую кубинку, может, даже саму Кубу…
С тех пор прошла четверть века. Почему же я с такой ясностью вспоминаю образы кубинцев? С большинством из них мы больше никогда не встретились. Я расспрашивал об их судьбе. До меня дошел слух, что Луис Гонсалес расплачивался за какие-то свои партийные ошибки в качестве добровольца в Анголе. О других действующих лицах тех лет мне вообще ничего не известно. Случайная встреча в лифте истории? И вот наш «лифт» поднялся высоко-высоко над Андами. Под нами бушевал океан, закрытый огромными облаками. И все же на дне некоторых воздушных пропастей виднелись его величественные синие морщины. Мы уже пересекли экватор. На первый взгляд все было спокойно, но пилоты — крепкие русские парни — ужасно нервничали. Этим утром над Гаваной от вчерашней бури не было и следа. Светило ласковое карибское солнце. Но, к сожалению для наших провожающих, вылет самолета задержался на два с половиной часа. Никто не понимал, что происходит, пока не появилась… Анджела Дэвис! На этот раз нам предстояло лететь вместе в первом классе до Сантьяго. Удивление Кендры и Франклина сменилось подозрительностью, но романтичная Анджела обрадовалась — она даже показала мне свежий номер газеты «Гранма», где была фотография и заметка о нашем участии в торжествах по случаю 12-летия КЗР.