Ты следующий
Шрифт:
И когда Джон подошел чокнуться со мной, я не смог скрыть своего наивного удивления — кто же нас свел?! Он загадочно улыбался — на его пути были знаки… Смотри-ка, значит, его путь лежал в мою сторону!
(Должно было пройти 13 лет, чтобы мы с Джоном Апдайком снова встретились. На этот раз — в его доме, в Джорджтауне, рядом с Бостоном. Мы обнялись, как старые друзья. Но злая магия все еще разделяла нас.)
После того как больше года мое имя было табу, вдруг снова вышла положительная статья о моих стихах. Это было что-то вроде подарка к новому, 1965
А Начо Культура пригласил меня на поэтические чтения в старый Пловдив. Назначены они были на 27 апреля. После чтений вместе с Каменом Калчевым, Марией Столаровой, Колю Русевым и Люли мы были званы на шутливый дружеский ужин в Этнографический музей. Ужин среди древних плугов, ушатов, кувшинов и прочих старинных экспонатов. Златю Бояджиев подарил мне великолепную картину. Оказалось, что мы празднуем мой 30-й день рождения. (Всего-то! А я уже в музее. Правда, этнографическом…)
А осенью меня назначили заведующим отделом поэзии.
Мне не пришлось прилагать большие усилия, чтобы добросовестно выполнять новую работу. Я строил амбициозные планы: мечтал представить самым лучшим образом самых лучших поэтов. Создать большой цикл с большими фотографиями и краткими интервью и комментариями. В то время такой подход все еще считался необычным. Александр Геров, Блага Димитрова, Богомил Райнов, Валери Петров… выходили из творческого кризиса. И стихотворения и авторы были слишком разными. Но звуки настоящей поэзии не могли не вызвать живого благородного отклика.
Боже мой! Вот в чем смысл! Открыть двери самому лучшему! И тогда все получится само собой.
Я помню, как мы «вели переговоры» с Сашей Геровым… Бедняга хотел получать гонорар в тот самый миг, в который передает мне рукопись. И я шел читать стихотворения к нему на квартиру, как будто мы собирались играть в карты. Брал в редакционной кассе аванс и расплачивался с ним на месте. Если главный редактор не одобрял мой выбор, мне приходилось возмещать сумму из собственного кармана. Но стихи были бесценны.
Счастливое время! Розовые годы. Политика перестала существовать для меня, как и я — для нее. Че Гевара в последний раз появился на публике в Гаване. А Чаушеску в первый раз взошел на вершину румынской иерархии. Но меня это не интересовало. Не то что раньше…
А на ту политику, которая пыталась затронуть непосредственно меня, я смотрел иронично: мне казалось, будто какой-то воришка полез в мой пустой карман. Ну а я улыбался ему сочувственно: «Аккуратнее! Мне же щекотно!»
На отчетно-выборном собрании произошел скандал. Предварительно все были проинструктированы, что ЦК желает переизбрания Митко Методиева на должность партийного секретаря. Но вышло по-другому. Еще до выборов чувствовалось, что в аудитории царят возбуждение и непокорность. «Снизу» выдвигались не одобренные
Эта его манера была мне знакома. На предыдущих выборах, когда я шел мимо него с бюллетенем в руке, он выстрелил в меня фразой:
— Я знаю, что ты меня вычеркнул!
Я открыл свой листок и показал ему:
— Смотри! Никого я не вычеркивал!..
— Я же пошутил, Любчо!
Тогда я ужасно на себя рассердился…
И вот сейчас, направляясь к урне, я снова открыл бюллетень и показал ему:
— Смотри! Я тебя вычеркнул!
Если бы я знал, что Митко не изберут, я, вероятно, не был бы так откровенно злопамятен. Но кто мог допустить, что предложение ЦК провалится?!
Партийные инструкторы, которые всегда присутствовали на такого рода собраниях, явно не знали, что им делать. Зазвенев, встали, как нужно, звезды, и после небольшого антракта случилось невероятное: на должность партийного секретаря был выбран Георгий Джагаров. За один вечер он сделался руководителем, героем и всеобщим любимцем.
Неготовность к новой своей судьбе он продемонстрировал, пригласив нас в бар. Мы пошли в «Балкан» (сейчас «Шератон») к баю Живко. Все были перевозбуждены, счастливы и разговорчивы. И только Джагаров, который был, по обыкновению, в официальном костюме и белой рубашке, молчал.
Надежды были огромные. Но я проявил скептицизм.
— Георгий, — сказал я, — догматики или сделают тебя своим, или раздавят.
Джагаров самоуверенно улыбнулся:
— Не будет ни того ни другого!
Еще до партийного собрания председатель Димов вызвал меня в свой кабинет. К моему удивлению, он предложил составить ему компанию за обедом. На его столе я увидел фотографии болгарских писателей. Димов смутился и прикрыл эту карту звездного неба газетой:
— Вы знаете, Левчев, я никогда не вращался в кругах Союза писателей, и сейчас мне очень трудно сопоставить имена с лицами наших коллег.
И почти тут же я убедился, что так оно и есть. Мы пошли в Клуб журналистов. В гардеробе нам встретился Цветан Стоянов. И мы сердечно и почтительно приветствовали его.
— Здравствуйте, товарищ Здравко Петров! — сказал председатель.
Цветан, разумеется, невольно поморщился, и это подсказало Димову, что он ошибся. Мы уже входили в ресторан, когда председатель резко развернулся и сказал Цветану:
— Извините, товарищ Тончо Жечев. Эти мои диоптрии…
Мы наконец сели обедать, и Димов поделился еще одной проблемой: