Ты станешь моей княгиней?

Шатохина Тамара

Я так же пела по вечерам, хотя и не знала, а надо ли оно еще кому? Ближе к окончанию четвертого месяца стало холодать ночами, утром выпадали холодные росы, но в доме было пока еще тепло. А вот вода в озере конкретно посвежела и впереди просматривалась проблема с мытьем головы и купанием. Дядечке, переместившему меня сюда, я верила — слишком много было доказательств его правдивости. Поэтому обещание, что моя ссылка продлится не более четырех месяцев, воспринималось, как непреложная истина. Я ждала, а время шло.

Неприятные мысли начали посещать по истечению полного срока.

Сначала я думала, что дней в одном месяце не обязательно должно быть тридцать. Их могло быть и тридцать один. Тогда ожидание немного продляется и вообще не фиг паниковать. Выждав еще неделю для уверенности, я задумалась, а в душе поселилась тревога. Из-за похолодания и дождей приходилось таскать воду от костра домой и мыться в корыте. Само собой, волосы промыть в нем получалось не очень и по мере их загрязнения копилось стойкое раздражение, а потом начал накатывать сплин.

Всю свою тревогу по поводу того, что обо мне могут забыть, я подсознательно трансформировала во все возрастающую ненависть к пучку волос, тяжелых, грязных и доставляющих огромное неудобство.

Когда вечерело, хандра накатывала особенно сильно, и я сдуру допустила маленькую слабость, приносившую временное облегчение — иногда плакала, лежа на топчане и откинув ненавистную косу подальше. Не хотелось кушать, но я пока заставляла себя приготовить хоть что-то из еды, стараясь, чтобы это было вкусно, понимая, что культивировать подступающую депрессию — последнее дело. Но аппетита категорически не наблюдалось и я худела и мерзла, кутаясь в одежки, как капуста, даже в доме.

Попытка растопить печь ни к чему не привела. Дым валил в избу, а тепла я так и не дождалась. Я и заслонку открыла, чтобы не угореть, но похоже, что забился дымоход. Птицы могли свить в нем гнездо. Попасть же на крышу к трубе не было никакой возможности. Наверное, рукастый и сообразительный мужчина справился бы с этой бедой, а я совсем потухла…

И теперь часто сидела, рассеяно глядя на просвет в сосновом лесу, указывающий на тропинку. Туда ушел старик, оставивший меня здесь, а придет он оттуда же? Или возникнет среди комнаты?

Петь я перестала, когда срок моего заключения приблизился к пяти месяцам. Просто в один из вечеров не пошла на берег. Погода портилась, зарядили затяжные дожди и мое состояние ухудшалось. Умом я это понимала, улавливая и узнавая признаки надвигающейся депрессии — потерю аппетита, ухудшение концентрации внимания, слишком продолжительный сон, аппатию… Знала причину — длительное одиночество явилось основным триггером и ожидаемо запустило процесс. Но улучшить свое состояние, включая положительное мышление, выискивая хоть какие-нибудь плюсы в создавшейся ситуации, не получалось.

В один из дней сходила к границе в лесу и долго сидела там под нудным, мелким дождем, угрюмо глядя в сторону свободы. Змей за чертой не наблюдалось и, наверное, я рискнула бы выйти туда, но… меня не выпускали. Видимо, существовал строгий запрет на посещение Хранителями чужой реальности.

Начертив угольком черточку, означающую, что начался шестой месяц, я обрезала ненавистную косу под корень, почувствовав невероятное, немыслимое облегчение, и легла

на топчан, завернувшись в одеяло, а поверх него укрывшись теплым тулупом. Это не было актом самоубийства — в гибель из-за отрезания волос я не верила — обрезание челки не привело ни к каким неприятным последствиям. Просто мне необходимо было испытать хотя бы одну положительную эмоцию — я ее получила в полной мере.

А еще теплилась малюсенькая надежда, что мое пребывание здесь как-то все же отслеживается, и прямое нарушение запрета повлечет за собой появление этих чертовых работодателей. Пусть ругают, наказывают, штрафуют, да что угодно! Только заберут отсюда… ждала напрасно… Немного взбодрившись после стрижки, через несколько дней я впала в стойкое состояние депрессии.

Ничего не хотелось, да и не моглось уже. Я отупела от одиночества, тоска все усиливалась. И даже как психолог, холодно анализируя и хорошо понимая свое состояние, я не справлялась — не помогали ни отвлекающие мысли и занятия, ни поиски позитивного посыла, ни попытки аутотренинга. Самообман не получался, самовнушение не действовало — я точно знала, что не выживу здесь одна, сойду с ума, не имея надежды на возвращение.

Выйти в чужой мир не смогу, да и выжила бы я там? Наверняка, кроме предположительно уже издохших змей, существует много других опасностей, несущих смерть страшную и мучительную. Да и не хотела я оставаться в этом мире, я хотела домой, так хотела к маме…

Скоро сил не стало даже на то, чтобы вставать. Я не ела и только понемногу пила воду, потихоньку теряя связь с реальностью. А потом, незаметно для себя, не испытывая ни боли, ни каких-либо эмоций, погрузилась в бессознательное состояние.

ГЛАВА 4

Сознание возвращалось урывками. Я понимала только, что место, где я нахожусь, мне не знакомо. Возле меня появились люди. То я видела старую женщину в платке, неподвижно сидящую возле меня и внимательно всматривающуюся в мое лицо. То девушка поила меня чем-то, а жидкость полилась за ухо.

Мою голову все время трогали и гладили. А я засыпала и просыпалась то ночью, то днем и все время возле меня кто-нибудь был. Они молча подавали мне питье и его вкус я постепенно стала ощущать. Компот и отвар трав, бульон из курицы, а потом полужидкая кашица из мяса и овощей потихоньку возвращали меня к жизни.

Скоро появились силы на то, чтобы кушать сидя, а потом и чтобы самостоятельно сползать на горшок. Каждый день меня клали поперек кровати, уложив затылком на табурет, и мыли голову, втирая в нее какие-то пахучие штуки. Запах был очень приятным, травяным и свежим. Смывали и снова что-то втирали… вода журчала и падала в корыто. Потом волосы сушили и очень долго расчесывали, пока я не засыпала.

Женщины всегда молчали, и в этом молчании было что-то угрожающее, словно меня готовили к казни. Скоро я стала узнавать их, даже попыталась приветливо улыбнуться, поблагодарить, заговорить. Ответом было напряженное молчание, они отворачивались и отходили. Ну, что же, не хотите — не буду. И я так же молчаливо выполняла их безмолвные требования, ведь пока ничего плохого мне не делали.