Ты умрёшь завтра
Шрифт:
Отец Сергий нарек крестного сына Никодимом, в честь неизвестно кого. Очевидно, у святого отца все же были опасения, не позволявшие ему дать мальцу имя одного из апостолов, а может, виной тому был церковный календарь, определяющий имена обращаемых. Как бы там ни было, младенец получил себе имя и вернулся домой уже Никодимом. Позже, историк Семыгин увидит в акте наречения младенца особый смысл, так как Евангелие от Никодима является апокрифическим текстом. Но связь эта настолько умозрительна, что не следует придавать ей значение, да и вряд ли сам иерей Сергий помнил имена всех еретиков и сознательно наделил ребенка одним из них.
Семь дней спустя, розовым июньским утром, Мария проснулась в благочестивом настроении, пошептала молитву, произвела омовение и направилась в детскую сменить сыну пеленки. Никодим смотрел на мать и улыбался, а символ Христа опять был низвержен. Недоброе предчувствие охватило женщину, она приблизилась к Никодиму, тот протянул ей навстречу ручонку, выждал секунду и разжал кулачок. На малюсенькой ладошке покоилось несколько длинных седых волос, которые неделю назад Никодим выдрал из бороды святого отца. Распахнулась и неожиданно громко хлопнула форточка, женщина от неожиданности вскрикнула, а ворвавшийся в комнату ветер снял с ладошки Никодима бороду батюшки и мягко положил рядом с крестиком. Младенец залился звонким металлическим смехом. В тот же момент в трапезной церкви рухнула прогнившая балка, даровав отцу Сергию радость воссоединения с Господом, и досаду от прерванного завтрака. Заглядывая сыну в глаза и слушая его смех-насмешку, Мария Серафимовна почуяла эту смерть, и, гонимая ледяным ужасом, бросилась в церковь. Батюшку она живым не застала.
Произошедшее не удивило, а потому не насторожило горожан. Смерть в ПГТ Красный была обыденна и даже скучна, да и сам отец Сергий популярностью в городе не пользовался. Вот если бы скончался начальник базы производственного обеспечения Хапченко Николай Вениаминович, бесстыжий обладатель квартиры аж в целых три комнаты, а лучше его жена Елизавета Анисимовна, не женщина, а бронепоезд, тогда подворотни Красного долго шумели бы возбужденными сплетнями. А тут — поп, ну какой интерес? Помер и помер, — телеграфировали в область, догадавшись, что смерть батюшки заинтересует его начальство в епархии, схоронили по-тихому, да и забыли. Правда, руководство завода, испытывая некоторую вину от того, что когда-то не выделило достаточно средств на полное восстановление церкви, решило утешить свою совесть, и распорядилось рухнувшую балку в церкви заменить, благо, что все остальные балки пока что покоились на своих местах и падать не собирались, так что ублажение совести обошлось в копейки.
Упавшая в церкви балка повредила не только жизнь отца Сергия, но еще и трапезный стол, сидя за которым батюшка и принял смерть. Заводские строители, разобрав завал, обнаружили под остатками растрощенного стола желтый конверт, запечатанный сургучовой печатью и адресованной Тобольской епархии. Решив, что внутри могут находиться документы (а советский человек трепетно
Леонид Валерьевич Поворотов, человек деловитый и совестливый, запер ворота церкви, а конверт с ключом положил в нижний ящик стола, куда он складывал вещи, не требующие сиюминутного разбирательства, чтобы они под рукой не мешались и глаз не мозолили. Сделал он это из практичности, полагая, что епархия пришлет нового священника уже в течение следующей недели, а потому нет надобности отправлять письмо почтой, когда можно передать его из рук в руки. Но епархия больше никого не прислала, потому что в своих архивах нашла древние тексты о поселениях Ирий, но никому об этом не сообщило, и сообщать не собиралось. Председатель же горисполкома вскорости благополучно забыл и об отце Сергии, и о церкви, и о ключе от ворот и, разумеется, о неотправленном письме, потому что текущих дел и так было по горло, и на дела, не требующие немедленного решения, не хватало ни времени, ни нервов.
В отличие от горожан, Староверцева Мария Серафимовна трагедию отца Сергия приняла близко к сердцу. Близко настолько, что в одночасье разучилась говорить, да и вообще адекватно воспринимать реальность. В то утро, когда в церкви она обнаружила батюшку с проломленным черепом, Мария вернулась домой с окаменевшей улыбкой и странным блеском в глазах, заперлась в ванной и, вооружившись опасной бритвой супруга, наголо обрила голову. Местами, вместе с волосами сбрила и кожу. Ее улыбка при этом ни разу не шелохнулась. Затем она спустилась во двор и, совершенно не реагируя на оклики взволнованных соседок, направилась прямиком к окраине города. Домой Мария больше не возвращалась.
Тем же вечером, сдавая карты, почтальон Аркадий Юрьевич Семыгин рассказал доктору Чеху и директору Клуба Барабанову следующее.
— Представьте, женщина без волос с окровавленной головой перешла передо мной дорогу и скрылась в лесу. Я окликнул ее, кричал даже, но она нисколько на меня не обращала внимания, казалось, что она ничего не видит и не слышит. Антон Павлович, что бы это значило? Уж не удрала ли она с операционного стола вашего мясника Ванько?
— Какой ужас! Какой потрясающий поворот сюжета! — восхитился Кондрат Олегович и отхлебнул портвейна.
— А в чем, голубчик, она была одета?
— Обычное белое ситцевое платье с красными маками. На ногах резиновые сапоги.
— Тогда нет, не сбежала. Наши больные в тапочках ходят. А поскольку у нас нет психиатрической клиники, то оттуда она тоже сбежать не могла, я полагаю, — ответил доктор Чех и углубился в изучение своих карт, но потом кое-что вспомнил, вернул глаза на почтальона. — Вы бы сообщили, на всякий случай, товарищу Полищуку. Может быть она — его пациентка?
На что почтальон Семыгин и директор Клуба Барабанов дружно кивнули.
— Глава 3 —
— Какая дорога правильная, отче? —
спросил он наконец. — Как распознать
ее среди других дорог?
— Если движешься в том направлении,