Ты умрёшь завтра
Шрифт:
Вплоть до весны 86-го вертолеты исправно доставляли продовольствие, которое честно распределялось между населением, так что если кто-то и вынашивал недовольство (все-таки табак и алкоголь были в большом дефиците), то держал его при себе, наружу не проецировал. К тому же, не нужно было работать, что диссидент Семыгин озвучил следующим образом:
— У нас в Красном наступил долгожданный коммунизм. Работать — от каждого по возможности, то есть не нужно совсем, а харчи — всем по потребностям, то есть поровну. Ура, товарищи, светлое будущее уже здесь и сейчас! Спасибо вам, Никита Сергеевич, вы свое обещание сдержали!
Не забывала «большая земля» и об идеологической подпитке граждан Красного, а потому иногда вертолеты доставляли газеты, а весной 85-го даже приперли тысячу экземпляров книги Дорогого Леонида Ильича «Малая земля». Семыгин книгу просмотрел, и начал раздавать ее
Со всем мирился люд Красного, все лишения стойко переносил, не роптал, но вот отсутствие водки оказалось непреодолимым испытанием. Никак нельзя было существовать горожанам без алкоголя, а потому доморощенные химики начали экспериментировать со всевозможным сырьем, пытаясь заполучить вожделенную жидкость. Как не удивительно, но некоторые результаты были достигнуты при использовании целлюлозы. Самогон из нее получался убийственно-вонючий, но дело свое делал — вставлял мгновенно и наповал. Ее так и прозвали — «табуретовка», толи по исходному сырью, толи по силе воздействия на организм. Употреблять «табуретовку» решались только самые отчаянные, остальные предпочитали мозольную жидкость, средство для мытья стекол «Секунда», или денатурат. Но чтобы свести в могилу весь город этой отравы было недостаточно, выпили ее быстро, похоронили пару десятков отравившихся насмерть алкоголиков, и снова затосковали. Правда, имели место слухи, что запасы спирта (и довольно большие) припрятаны в квартире Никодима, но соваться к парню, пророчащему смерть, никто не отважился. Да и откуда бы у него взялся спирт? Никто ж Никодима отродясь выпившим не наблюдал. К тому же странное что-то вокруг дома его творилось. Зимой 86-го неоднократно жители наблюдали над крышей Никодимовской четырехэтажки голубоватое свечение, словно полярное сияние его окутывало, а как-то молнии всю ночь в этот дом проклятый лупили, грохот стоял невероятный, а дождя так ни капли и не пролилось. В общем, и Никодима, и вотчину его народ стороной обходил от греха подальше.
В марте 86-го небо Красного озарилось недобрым светом блуждающей звезды. Комета Галлея, вестница бед и несчастий, снова несла человечеству проклятья. Уже в начале года, 26-го января, когда комета еще только приближалась к орбите Земли, мир облетела трагичная весть о катастрофе американского шаттла «Челенжер». На 73-й секунде полета взорвался правый твердотопливный ускоритель ракетной платформы, оборвав жизни семи членам экипажа. Правда, в Красном это известие никого, кроме учителя физики Цандеровского, не взволновало. Вениамин Альбертович же, будучи человеком интеллигентным, опечалился, так как считал, что некоторая доля вины лежит и на нем, как на теоретике твердотопливных реактивных двигателей. Но и он вскоре успокоил себя мыслью, что:
«Так им — американцам и надо! Нечего чужие идеи красть!»
В конце февраля на 27-ом съезде КПСС теперешний генсек Михаил Сергеевич (возмутительно молодой и болезненно активный!) впервые заговорил о гласности и перестройке. Говорил генсек убежденно, с блеском в глазах и твердостью в голосе. В этих речах люд чуял дух перемен, дух возрождения, не понимая, да и не желая понимать, что кардинальные изменения возможны только через хаос и ужас, и что те, кто теперь готов был драться за реформиста Горбачева, спустя несколько лет его проклянут. Но это были пока цветочки, ягодки же начали созревать к середине весны.
Торопясь не пропустить редкое небесное явление, астрономы всех мастей направляли оптические приборы в небо, любуясь звездной странницей, распустившей на миллионы километров свой пушистый хвост. И любовались до конца апреля, потому что уже в начале мая весь мир узнал про небольшой украинский городок с травяным названием Чернобыль, и стало вдруг как-то не до астрономии. Атомная энергетика СССР, гордость отечественной науки и промышленности, на поверку оказалась такой же хилой и болезненной, как и вся экономика Страны Советов. Да еще и диавольски опасной. Смерть накрыла Припять сияющим куполом, и купол это ширился, разрастался, грозя не только Украине, но и странам Европы. У СССР появился еще один фронт, на борьбу с радиацией бросили десятки тысяч людей, многие из которых погибли сразу, остальные чуть позже, — и если не от болезней, то от безнадежности. Как, например, академик Легасов…
Американские бомбардировщики бомбили ливийские города, казахстанский национализм, очевидно, воодушевленный обещанием гласности и демократии Горбачева, поднял голову – в Алма-Ате начались беспорядки, советские солдаты по-прежнему проливали кровь в Афганистане, не зная за что, и зачем они сражаются, а ПГТ Красный полыхал огнем.
Народ бескомпромиссности военных не возмутился, напротив, многие высказались, что — да, в такое непростое время и меры надобно принимать суровые, жесткие, иначе — все, страну захлестнут бардак и разгильдяйство. Даже Иосифа Виссарионовича добрым словом вспомнили. Самые же прагматичные замечали цинично, что уменьшение количества ртов способствует увеличению пайки живым. Хоть и немного убыло едоков, всего-то десяток на несколько тысяч оставшихся горожан, а все лишняя калория здоровью в плюс.
Нашлись и сорвиголовы, решившиеся на прорыв из окружения. Группа мужчин, женщин и даже детей, общим количеством человек тридцать, отправилась пешком прямо сквозь железную тайгу, держа курс на юг. Час спустя провожавшие услышали неорганизованную пальбу и отголоски криков, рыков и еще чего-то маловразумительного, но скоро звуки стихли, тайга поглотила их, не оставив места для надежд и сомнений — суровый лес никого пропускать был не намерен, и пощады никому миловать не собирался.
А зной тем временем лютовал, и к осени деревянные бараки, давно уже покинутые жильцами, пересохли до звона, высохли, как ковыль, и если в пробоины выбитых окон и сорванных с петель дверей врывался ветер, эти дома издавали низкий протяжный плач, напоминая звучание толи расстроенной виолончели, толи гобоя. Для того чтобы вспыхнуть баракам не хватало малости — зажженной спички, искры, или даже брошенного окурка. И в конце лета они таки вспыхнули.
Центр Красного по большей части был застроен кирпичными и бетонными строениями, деревянные же бараки оставались на периферии, огибая город, и примыкая к заводу с южной и северной стороны. Так они и полыхали, огонь бросался с барака на барак, с жадностью кидался на иссушенное дерево, трещал и шипел, словно исходящий слюной голодный хищник, и вскоре почти идеальное огненное кольцо опоясало Красный. Пожары случались и раньше, но тогда в деревянных бараках жили люди, дравшиеся за свою собственность, и если даже здание не удавалось спасти, то перекинуться пламени на соседние строения народ не позволял. Теперь же горожан не волновали брошенные бараки, да и средства пожаротушения были крайне скудны, так что жители Красного ограничились тем, что не пустили пожар в центр города.
Огонь бушевал три дня и две ночи, и на фоне оранжевого неба, казалось, что зарево пожарища, как солнечная корона, покинуло пределы планеты и устремилось в глубокий космос. За стеной огня не было видно даже тайги, и было не ясно, то ли это Красный палит небо, толи небо изливает на город горящий напалм. Воздух наполнился гарью и зловонием горящей резины, рубероида и прочего мусора. Даже укладываясь в постель, люди не снимали респираторы и противогазы. А за периметром города, за границей колючей проволоки, за треском и шипением пламени, выли и метались радиасобаки. Но к концу третьего дня пламя угомонилось, оставив после себя огромный выжженный след в виде подковы, и казалось, что это копыто исполинской лошади под всадником-великаном впечатало в тело Красного свою черную несмываемую печать. Над обугленными остовами, словно окостеневшая кровеносная система, возвышались контуры труб отопления и водоснабжения. Выжженная земля исходила сизым паром. А на следующий день горизонт посерел и с неба посыпался пепел. Тихо и мягко он ложился на бурые улицы, на ржавые крыши, заволакивал город пепельно-серым, и казалось, что Красный сгорел полностью и теперь дотлевает.