Ты, уставший ненавидеть
Шрифт:
Все стало ясно на самом собрании. Аверх выступил с докладом, но, не дочитав текст до конца, внезапно отложил его в сторону и обрушился на «банду вредителей-троцкистов», которые, как он выразился, «свили гнездо» в стенах Музея. Когда он назвал фамилии, по залу прошел робкий гул, который тут же испуганно и стих. Кацман и Иноземцев сидели бледные, и вокруг них уже начал образовываться вакуум: стулья пустели, словно ребята внезапно заразились чумой. И тогда Юрий не выдержал. Теперь уже, вспоминая этот день, он понимал, что его речь едва ли что-то изменила, а если изменила, то лишь его личную судьбу. Сразу
Дальнейшее складывалось вполне логично. Аверх – или тот же Духошин по его приказу – позвонил в Большой Дом. Последовал обыск – и «тайный троцкизм» Юрия мог считаться доказанным. Ребят взяли, очевидно, сразу, а за Орловским решили проследить, хотя и недолго – всего сутки. Вероятно, бумаги на его арест были попросту еще не готовы.
Что же, «кви продест» – римское право давно нашло верную формулу. Единственным человеком, которому было выгодно разоблачение врага народа Орловского, был, естественно, товарищ Аверх.
Юрий еще раз вспомнил содержимое конверта. Будь он действительно троцкистским нелегалом, то, наверно, хранил бы не старые брошюры, а кое-что поновее – хотя бы экземпляры «Бюллетеня оппозиции», издававшегося изгнанником в Париже. Или его нашумевшую книгу о сталинской школе фальсификации, которую как-то показывал Юрию Терапевт. Но, очевидно, те, кто спешил «подставить» Орловского, сами не имели подобной литературы. Зато у них было кое-что из старого троцкистского хлама…
И тут Юрий вспомнил случайный разговор, слышанный еще год назад. Один из его коллег с горькой усмешкой заметил, что Аверх так старается, дабы замолить собственные грехи: в 20-е годы будущий «красный профессор» сам был активным троцкистом. Если это так, то понятно, откуда взялись нечитаные экземпляры «Уроков Октября».
Да, очевидно, это было именно так. Но доказать это невозможно. Он, конечно, мог отплатить Аверху той же монетой, сообщив следователю все, что знал о ретивом парторге. Но это лишь слова, которые мало значили против улик. Скорее всего, Юрия попросту обвинят в клевете – и крыть будет нечем.
Нет, так ничего не докажешь. «Красный профессор» продумал все досконально: брошюрки перевешивали любые умозаключения. Так сказать, «корпус деликти»… Брошюрки… В сером, неважно склеенном, к тому же бракованном конверте…
Внезапно мысли Юрия зацепились за этот проклятый конверт. В первый момент ему показалось, что он уже где-то видел его – или нечто очень похожее. Конвертов в мире много, но этот имел характерный рубчик – и этот рубчик не выходил из головы. Точно! Юрий уже видел конверт с точно таким же браком, причем совсем недавно. Оставалось вспомнить – где.
Дома… Нет, в его флигеле таких больших конвертов вообще не было. На почту он давно не заходил. У Терапевта он тоже не был больше трех месяцев, они обычно встречались где-нибудь в парке или в музеях, если погода шалила… В гостях? Нет, он давно не бывал в гостях…
Оставалась работа – его Музей. Юрий
Юрий лежал на узких нарах, прикрыв глаза и стараясь сосредоточиться на этой, в данный момент самой главной проблеме. Он знал, он почему-то был твердо уверен, что вспомнит. Он может. Он должен, Орловский мысленно путешествовал по всем знакомым ему кабинетам. Перед глазами вставали одинаковые столы, груды папок, высокие шкафы у стен… Нет, не получалось. Конвертов с рубчиком не было ни у его коллег, ни в дирекции, ни в канцелярии.
Юрий закусил губу, стараясь сообразить, в чем ошибка. Может, стоило не вспоминать чужие столы, а представить себе сам конверт. Вернее, конверты он вдруг понял, что видел не один такой, а целую груду. Конверты лежали в беспорядке, и он тогда обратил внимание, что на каждом из них был этот характерный дефект. Да, целая группа конвертов лежала на столе, и он еще подумал тогда, что в подобном заведении такой брак, наверно, недопустим, и удивился…
В подобном заведении… Он вспомнил. Орловский по-прежнему лежал, закрыв глаза и не двигаясь. На душе было легко, словно все беды остались позади и он вновь свободен. Что же, теперь ему есть что сказать следователю. Завтра же он расскажет правду.
И тут Юрий оборвал себя. Правду? Его коллег, его самого эти гады бросили в камеру, тысячи и тысячи уже успели сгинуть, – а он будет, как классический гнилой интеллигент, жалко оправдываться! Ну уж нет! Не он первый поднял меч. И теперь пусть те, кто решили поплясать на его костях, получат сполна. По полному счету! Вспомнилось лицо следователя – лицо типичного недоумка с трехклассным образованием. Может, Терапевт прав и где-то в Большом Доме есть люди поумнее, но уж этого типа обыграть не так сложно. Ему нужна группа врагов народа? Что ж, он ее получит…
Мелькнула запоздалая мысль о том, что так поступать все же нельзя. Оружие врага – не из тех, что возьмет в руки честный человек. Есть какой-то предел… Юрий вспомнил наглую, щекастую физиономию Аверха и усмехнулся. Нет, хватит бесполезной болтовни! Иного оружия не будет, а его бой не закончен. Песчинка попала в жернова – ну что ж, и от нее останется царапина…
Он заснул крепко, без сновидений, и надзирателю пришлось тряхнуть Юрия за плечо, когда пришло время идти на допрос.
Орловский почти не волновался. Что он будет говорить, ясно, а как сообразит на месте. Этот следователь не такой уж крепкий орех. Такого можно переиграть. Нет, такого переиграть нужно! Обязательно нужно.
– Че так долго? – Следователь был, похоже, в неплохом настроении. От него несло дешевым одеколоном и чем-то напоминающим карболку. – Заспался, что ли? – Энкаведист открыл папку, перелистал бумаги и выжидательно поглядел на Юрия. Пора начинать.
– Я… Да… Заснул лишь под утро…
– Думал? – Усмешка была снисходительной, ленивой.
– – Да… Я думал… Понимаете, гражданин следователь… Это трудно…
– Вот еще, трудно! – возмутился тот, хотя явно не всерьез: запас хорошего настроения, похоже, еще не истощился. – Как, бля, против власти рабочих и крестьян шкодить – так не трудно, да? Ладно, колись, Орловский, колись…