Ты всё ещё моя
Шрифт:
Больше боли. Больше восторга. Больше слез.
Тихо плачу. Почти беззвучно. Потому что сейчас мои страдания – это очищение. Душа скидывает последние оковы, освобождается и погружается в блаженное умиротворение.
– Ладно, Чарушин… Ладно… Будем ее любить... Точно будем, – с опозданием на его вопрос отвечаю.
– Спасибо… – глухо выдыхает мне в волосы.
– Это тебе… Тебе спасибо, Артем… Ты потрясающий… Мой… Родной… Настоящий…
– Просто люблю тебя.
– Знаю, что не просто… Болит же? У тебя тоже болит?
– Угу… Немного… – выдает
– Ты потрясающий, – повторяю настойчивее. – Люблю тебя. Очень сильно. И всегда-всегда любить буду.
– Спасибо.
– Боже, Чарушин… Хватит благодарить… Боже… Прими как неизбежное!
Наконец, он смеется. Отстраняется, чтобы посмотреть мне в лицо. Ослепляет улыбкой. Отравляет счастьем. Я охотно его вбираю.
А через каких-то полчаса, едва завершаем первый круг по территории Чарушиных, мне уже кажется нереальным отлепиться от этого ребенка.
– Господи… Какая же она чудесная, Тём… Невозможно насмотреться, натрогаться, надышаться…
– Согласен, – проговаривает, не отрывая от нас с Нютой взгляда. А потом… Потом, как всегда, уверенно заявляет: – Скоро и у нас будет.
– Что? – выдыхаю растерянно.
– Наше продолжение.
54
Я принял ответственность за свои желания.
Я бегу. Режу темный городской квартал на пределе сил. Ветер, шум голосов, визг клаксонов, вой сирен – все эти звуки перекрывает натужная высота моего спертого дыхания. Кислорода не хватает. Сердце бомбит убийственно. Но остановиться я не могу. Не имею на это права.
Я бегу. И пока я бегу к ней, бой не проигран.
Она ждет... Она ждет… Теперь я точно знаю, что ждет.
– Чарушин, если все люди по парам, ты – мой мужчина… Я тебя люто… Люблю, Тём… Всегда любила…
Яркая вспышка света слепящей полосой сносит мир. Все поглощает.
Я торможу. Делаю шаг назад. А потом – уперто три вперед.
Она ждет... Она ждет… Она меня ждет!
Пространство летит кубарем. Пока я пытаюсь справиться с головокружением, разбрасывает дивным калейдоскопом скопище разноцветных картинок. Среди них я и моя Лиза. Много моей Лизы, она в приоритете.
– Папа… Пап, я здесь… Папа…
Звук детского голоса тонкий и совсем не громкий, а оглушает. Черепную коробку сдавливает, словно на внушительном скачке атмосферного давления. Грудь острой спицей пронизывает. В самое сердце и резко навылет.
Судорожно тяну кислород и медленно моргаю. Видимость проясняется постепенно.
Море – наше, бушующее, родное. Небо – чистое, ясное, мирное. Песок – мокрый, шероховатый, теплый. И ребенок… Сын. Мой. Наш.
Смотрю и глазам своим не верю.
Будто мираж все. Будто старая видеосъемка из моего детства. Будто сам я.
– Папа, я так устал ждать… Когда вы уже меня позовете? Мне тут скучно. Я к вам хочу.
Подрываюсь. Сажусь раньше, чем сон полностью рассеивается. Под градом озноба замираю. Пытаюсь выровнять дыхание, когда осознаю, что Лиза подскочила вместе со мной. Поворачиваюсь и вновь застываю.
Напряженно смотрим друг другу в глаза.
– Что тебе приснилось? – тихо спрашиваю я.
– Просто сон…
– Рассказывай.
– Ой… – резко всхлипывает, прижимая к губам ладонь. – Я не могу.
Молча, без лишних слов, притягиваю ее к себе. Поглаживая по плечам, даю возможность успокоиться. У самого же в груди все рушится. Все. Абсолютно. В мелкий фарш перемалывается и разлетается пульсирующими кусками по периметру. Каждая часть живая. Каждая воспаленная. Каждая реактивная.
– Это был он, Лиз? – спрашиваю, игнорируя то, как сильно при этом ломает. – Наш сын?
Кивать она начинает задолго до того, как обретает способность говорить.
– Да… Тём, сегодня мне удалось его рассмотреть… – шепчет задушено, но на таком запале, что меня обжигает. Нет, не просто обжигает. Сжигает на хрен. – Он так на тебя похож… Просто невероятно…
– Знаю, – давлю так же тихо. – Мне тоже снился.
Лиза отшатывается, чтобы посмотреть мне в глаза.
– Правда? – потрясенно.
Я подбит. Снят с орбиты. Вообще ни черта баланс не держу. Тупо по накатанной лечу.
– Правда.
– Боже… Боже, Чарушин… Боже… – выдыхает Лиза. Плачет, конечно. И вместе с тем вдруг улыбается, в который раз потрясая своей красотой. – Знаешь, я тут недавно наткнулась на теорию о переселении душ. Там были истории про то, как дети рассказывают о жизни родителей до своего рождения… Они… Они утверждают, что видели это… И я… Тём, я пытаюсь верить в то, что нашего малыша тогда не убили… Что он еще придет к нам… Именно он, Тём! Понимаешь? Что все это время он ждет нас… Нас, понимаешь?
По швам. Блядь, просто по старым швам. Расхожусь на ошметки.
Но в глаза своей Дикарке смотрю и понимаю, что должен вытягивать. Ее и себя. А еще… Его.
«Папа, я так устал ждать… Когда вы уже меня позовете? Мне тут скучно. Я к вам хочу…»
«Папа…»
Сердце долбит и долбит, разбивая мне плоть. Травмирует, словно при физнагрузке. Чтобы сделать сильнее. Да, в этом вся суть. В чем-то смягчает, заставляет быть гибче, великодушнее и добрее. А в остальном – закаляет, закатывая чувствительные ткани в сталь.