Ты, я и Париж
Шрифт:
— Да, солнышко, это очень красивая кукла.
— Ты купил ее специально для меня? — девочка снизу вверх посмотрела на Яна.
— Да, моя хорошая, специально для тебя. — Лицо, до этого напряженное и хмурое, изменилось до неузнаваемости. Он с такой нежностью смотрел на их дочь, что у Тины защемило сердце.
— Спасибо, — Яна вдруг вспомнила о хороших манерах. — Я назову ее Клементиной, как маму.
— Конечно, называй ее, как пожелаешь, — не переставая улыбаться, Ян посмотрел на Тину. Теперь в его взгляде не было и сотой доли недавней нежности, только холодная
— Мне нечего тебе объяснять. Ты сам от нас отказался.
— Я отказался?! — он повысил голос, бросил быстрый взгляд на Яну и тут же перешел на шепот: — Да как ты смеешь?! Наш ребенок болел, а ты все это время прыгала из одной койки в другую. По-твоему, это забота?
Краски поблекли, окружающий мир выцвел до состояния старого фото. Единственным ярким пятном остался малиновый берет ее дочки. Главное, сейчас не сорваться, не унижать себя истерикой, не пугать своего ребенка.
— Ты имеешь в виду нашу недавнюю встречу? — Она даже нашла в себе силы улыбнуться.
— Встречу, — Ян саркастически хмыкнул. — Мне нравится, как ловко ты подменяешь понятия. Хорошо, пусть это будет встреча. Может быть, ты найдешь ей достойное оправдание?
— Найду! — Тина вздернула подбородок. — Я скакала по койкам, — господи, какая мерзость! — потому что моей дочери был нужен донор, и единственным подходящим донором мог стать только родной брат или сестра. И я бы переспала не только с тобой, но и с половиной Москвы, если бы это помогло мне забеременеть! Тебе неприятно? Извини. И не смей меня больше обвинять, — сохранять невозмутимость было тяжело, но ничего, ей не привыкать.
Ян молчал очень долго. Лицо — застывшая маска, руки сжаты в кулаки, не поймешь, о чем он сейчас думает.
А плевать! Что ей до его мыслей?! У нее есть ее девочка, а все остальное — не важно! Только отчего же так больно?..
— Ты могла сказать мне, все объяснить, — наконец заговорил он, — я бы…
— Я пыталась сказать. В клубе, помнишь? Но ты не захотел ничего слушать. — Руки дрожали, и чтобы Ян не увидел ее слабости, Тина сунула их в карманы. — И лишать тебя дочери я не собиралась, — она немного помолчала. — Ян, я очень благодарна тебе за помощь. Честное слово, благодарна…
Он хотел что-то сказать, но не успел, потому что Яна, до этого момента увлеченно изучавшая куклу, вдруг спросила:
— А почему ты мне даришь подарки? Мама говорит, что у чужих дядей нельзя ничего брать.
Они растерянно переглянулись: наивный детский вопрос на время превратил их в сообщников. Тина сделала глубокий вдох, присела так, чтобы их с дочкой глаза оказались на одном уровне, сказала вдруг севшим голосом:
— Солнышко, это не чужой дядя. Это твой… папа.
Известие о том, что у нее есть папа, Яночку не удивило. Наверное, маленькие дети на многие вещи смотрят под другим углом.
— Он теперь всегда будет жить с нами? — спросила она и поудобнее перехватила куклу.
Ну что тут скажешь?
А не станет она ничего говорить! Не ее спрашивали…
Ян тоже присел на корточки, осторожно, точно фарфоровую статуэтку, обнял дочку за плечики:
— Солнышко,
— Почему? — Яна отпустила куклу, обвила руками его шею.
— Потому что я живу в другом городе. Но я буду приезжать к тебе часто-часто.
— Значит, ты ненастоящий папа, — девочка разочарованно вздохнула. — Настоящий папа должен жить с мамой, а вы с мамой только ругаетесь.
— Мы не ругаемся! — сказали они в один голос.
— Тебе показалось, милая. — В доказательство своих слов Ян даже обнял Тину за плечи. — Видишь, мы не ругаемся, мы, — он запнулся, — мы дружим.
Они дружат! Какая прелесть! Тина широко улыбнулась. Теперь ради дочки они будут изображать счастливую пару, потому что в детском понимании папа и мама должны дружить…
Оказывается, она плохо разбиралась в детской психологии. В понимании их маленькой дочки папа и мама должны еще и целоваться. И не в щечку, потому что в щечку — это понарошку, а по-настоящему — в губы.
Они поцеловались: среди белого дня, стоя на пешеходной дорожке, подбадриваемые радостным смехом своей дочери.
Поцелуй получился понарошку. Их губы едва коснулись, а Тина чуть не задохнулась от глухой боли, от ощущения неправильности происходящего. Яну тоже было больно. Она видела эту боль на дне его расширившихся зрачков, и чтобы не видеть, закрыла глаза…
Ян проводил их до дома. Больше они не разговаривали друг с другом, только с Яной. Им не о чем было говорить. Поцелуй «понарошку» показал, что то, что между ними было, еще не перегорело окончательно, но скоро перегорит. Если они не станут бередить старые раны…
Они заключили перемирие, скрепили его поцелуем «понарошку» и неискренними улыбками. Ян улетел в Москву, обратно к хозяйке остроносых шелковых туфелек, а Тина осталась в Лондоне с выздоравливающей дочерью и своей маленькой тайной.
В ту их единственную встречу у нее все получилось. О беременности Тина узнала уже в Лондоне, на следующий день после того, как Яночке сделали пересадку костного мозга.
Значит, она была права. Значит, у нее ничего не получалось с другими мужчинами оттого, что все происходило без души. А с Яном получилось…
О беременности еще никто не знает, живот пока незаметен, но придет время, и нужно будет выбирать: либо соврать, либо сказать правду.
Врать нехорошо, а правда никому не нужна. Да, Ян любит их дочку, он доказал свою любовь на деле, но зачем ему второй ребенок от нелюбимой женщины? Лучше всего не говорить правду и не врать, лучше просто сохранять молчание.
После поездки в Лондон что-то нарушилось в его душевной организации, сломалась какая-то очень важная шестеренка. Казалось бы, с дочкой все в порядке. Казалось бы, он выполнил свой отцовский долг и в знак благодарности получил возможность общаться со своим ребенком в любое время. И возможность эту он обязательно реализует в ближайший же месяц. Ян даже выкроил двухдневную «форточку» в своем рабочем графике, а покоя все равно нет. Вот неймется душе, и все тут! И головная боль снова вернулась. Ни с того ни с сего…