«Тяжёлая» вода
Шрифт:
– Ну, давай, Рафаэль Ахметович! Убирай свою «лоханку» вон туда, подальше! – Сафронов указал рукой на свободную «бочку» практически перед бонновыми заграждениями, ближе к волнорезу, разделяющим внутренний рейд от внешнего, мористого…
– Сейчас, отчалим, вот только моторист подойдет! – как-то неуверенно в себе отвечал молодой мичман. И повернувшись к своим подчиненным, молодым матросам крикнул:
– Ну, где этот… разгильдяй Аверкин? Ну – ка, Петренко, тащи этого моториста «мухой» сюда!
Но никого «мухой тащить сюда» не потребовалось, старший матрос Аверкин сам «нарисовался» собственной персоной. Точнее, пародия на военного моряка: давно нестриженный, с грязными маслянистыми волосами, небритый, неряшливый, в грязной робе и бушлате, давно не чищеных «прогарах» и бляхе, болтающейся «на яйцах, яко как у пьяного дембеля»… Как бы сказал помощник командира
Когда это «форменное недоразумение» приблизилось к мичманам, Алиев, дабы как-то повысить свой авторитет в глазах «старших флотских товарищей» и «братьев по оружию – североморцев» решил «покачать командирские права», прикрикнув на своего нерадивого подчиненного:
– Аверкин, а ну живо заводи «машину»!
– Не рычи, сундук, а то гланды застудишь! – огрызнулся старший матрос, маленькие заспанные поросячьи глазки его зло зыркнули на молодого командира. [5] .
– Кто, кто – «сундук»? Ты кого это тут «сундуком» назвал, сучонок недоношенный? – старший мичман, сжимая крепкие кулаки, приблизился к старшему матросу. Однако, прежде чем что-то дерзкое ответить главному боцману, «оборзевший» Аверкин вдруг резко взмыл в небо почти на метр. Шевцов, ухватив наглеца за ворот бушлата, поднял над землей почти на вытянутых руках матроса, так что тот будто кукла – марионетка задергался, точно был подвешен на нитке.
5
«Сундук» – оскорбительное прозвище мичманов на флоте. Считается, что мичмана служат ради возможности что-либо украсть и унести с корабля (службы), «скоммунизмить» или «стырить». Есть даже такая флотская поговорка, точнее две. Первая: «Курица – не птица, а мичман – не офицер!». И вторая: «Офицер служит, пока ноги носят! А мичман служит, пока руки (!) носят!». Однако, во время моей учебы в училище и дальнейшей службы на флоте мне в большинстве случаев попадались настоящие мичмана и лишь изредка «сундуки».
– А ну, пусти, пусти, кому говорю! – то ли от ярости, то ли от страха захрипел моторист. Но сильные руки вахтенного как клещи сжали воротник бушлата, удерживая навесу в общем – то достаточно крепкого телом старшего матроса.
– Сейчас с пирса прямо в море и пущу! Хочешь поплавать, а мы проверим – тонет г… но или нет?! – подводники как-то зло ухмылялись. – Да не дергайся ты, а то шею сверну, точно куренку! Веришь, дерьмо собачье?
– Верю, верю, товарищ мичман! – сразу как-то обмяк «годок» и добавил. – Отпустите меня, пожалуйста, я больше не буду!
– Отпусти его, Олег Анатольевич! Видишь, парнишка решил исправиться, значит больше борзеть не будет! – Сафронов наслаждался не только произведенным воспитательным эффектом, но и невероятной силищей своего друга и сослуживца. Шевцов же спокойно выполнил просьбу друга, но не удержался, чтобы не добавить «фитиль» и от себя:
– Бегом заводить дизель, иначе не посмотрю на твою покорность и так уделаю, что родная мать не признает?! Понял?
– Так точно, товарищ мичман! – и Аверкин «рысцой» побежал по трапу на торпедолов – «заводить машину». Алиев поблагодарил подводников «за помощь» и последовал за своим мотористом. Как только командир торпедолова прошел на свой катер, его молодые подчиненные – матросы втянули трап на катер. И одновременно взревели дизеля, черно – сизый дым окутал корму маленького катерка. Сафронов четко отдавал приказания своим боцманам:
– Швартовой команде – на «концах» «стоять», корабль «отдавать»!
Матросы с торпедолова сбросили швартовый канат с кнехтов, ослабив натяжение, а боцмана на пирсе «отдали» носовой и кормовой «концы» с кнехт на пирсе.
– Выбирай «по малу»! – это уже Алиев руководил действиями своих матросов, которые быстро «выбрали» швартовые канаты, почти не замочив «концы» – петли. – Машина, малый ход!
Торпедолов вздрогнул, винты провернулись, пуская струю пузырьков и воды вдоль борта и пирса, медленно кораблик отчалил от причала. Алиев дал прощальный сигнал – ревун, будто ночная птица прокричала в ночи – «уа-уа, а-а-а …».
Подводники помахали прощально вслед маленькому кораблю, уходящему вдаль…
Крайнов наблюдал всю эту сцену «со стороны», как зритель наблюдает театральное действие. В душе старпома одновременно боролись два чувства по отношению к своим подчиненным, точнее к одному из них, Шевцову: с одной стороны,
– До причальной «стенки» двести метров! – этот голос чуть с хрипотцой, практически как у диктора с радио или телевидения, будто удар хлыстом, вывел старпома из оцепенения, вернув в реальность. Плавучий кран, толкаемый рейдовым буксиром, медленно, но неумолимо приближался к «Златоусту», точнее к тому месту у причала, где недавно стоял торпедолов. Перед транцем (бортом) крана, обвешенным кранцами, будто бусы у туземца на шее и животе, бурунами пузырьково белых «барашков» пенилась вода, как бы сопротивляясь этому неумолимому движению людей к причалу. «Где это чертов спецтранспорт с этой чертовой ракетой запропастился?» Крайнов помимо раздражения и злости снова ощутил этот противный и ноющий озноб: то ли от холода, то ли от страха? Страха от чего-то неизвестного, но неизбежного своей фатальностью – что-то должно произойти? Но вот это «что – то» будет хорошим или нет? И эта неизвестность пугала, вызывая подсознательно страх – «чему быть, того не миновать»! «Рожденный утонуть, сгореть не может»! Ибо все подводники – фаталисты, верящие в Судьбу и в свою исключительную Удачу, которая сопутствует не каждому, а только смелым и отчаянным «ребятам»! Тем, кто рожден и служит под Полярной звездой, да еще под Звездой Красной и с красными же перекрещенными серпом и молотом.
Старпом смотрел на дорогу, ведущую от поселка вокруг сопки прямо к причалу, пытаясь увидеть хоть какое-то движение транспорта, хоть намек на него, хоть облачко пыли в дали… Но дорога была пуста. «Вечно их нужно ждать, ни разу еще вовремя не приезжали, эти «арсенальные»!? Однако, и того требовали все инструкции по безопасности, во избежание возможных чрезвычайных ситуаций спецтранспорт (конвой) мог двигаться только в светлое время суток и с максимально допустимой скоростью не более сорока километров в час. Конечно, старший офицер подводного ракетного крейсера это знал, да к тому же и, будучи ракетчиком по основной военно-морской специализации не мог не знать, и все же…
– До «стенки» сто пятьдесят метров… машина – «малый ход»! Сто метров… пятьдесят метров… двадцать пять метров! Стоп – машина! Табань! – точно как метроном, голос «диктора» отдавал команды команде плавучего крана.
– Эй, на берегу, примите линь!? – командир плавкрана, по всей видимости офицер или мичман (по «канадке» и черной форменной пилотке с металлическим полусогнутым «крабом» было сложно определить звание) выстрелил из швартового пистолета по направлению к берегу. Линь или тонкий канат просвистел над головами швартовой команды, улетев метров на десять – двенадцать от причала в сторону сопок. Боцмана с крейсера быстро бросились к линю, дружно подхватив его и стали «выбирать» линь, к которому был привязан швартовый канат. Как только петля или «конец» был вытащен из воды, его будто лассо накинули на береговой причальный кнехт. Затем аналогичную операцию совершили и с другим концом. А далее уже, как говориться «дело техники», то есть «подтянулись» барабанами для швартовки – накручивая на барабаны канаты, подтянули плавкран к пирсу. Ву а ля! На все про все – две минуты! Как говориться: «Дело мастера боится, когда мастер пьян! Но мастерство не пропьешь?» Особенно, когда это «мастерство» доведено до автоматизма под руководством истинного Мастера многочасовыми тренировками…