Тяжело ковалась Победа
Шрифт:
– Ну, что молчишь?
– У меня денег нет, тетенька, – честно признался я и улыбнулся еще сильнее, пытаясь вызвать у нее сочувствие.
– А чего тогда лезешь? – раздула ноздри проводница и резко пнула меня сапогом в грудь.
От неожиданности я упал с подножки, сильно ушибся и от обиды заплакал. А когда поезд тронулся, я ухватился за подножку другого вагона. Мне было давно известно, на какой станции где вокзал, и я заранее перелезал с одной стороны вагона на другую, чтобы не попадаться на глаза милиционерам.
Морозный
На предпоследней станции я не выдержал. Как только я оторвался от поручня, ноги у меня подкосились, и я упал. На платформе было пустынно и тихо, лишь в голове состава устало пыхтел паровоз. Из соседнего вагона вышел мужчина в длинной шинели. Чтобы меня ни в чем не заподозрили, я начал отползать от поезда. Услышав скрип снега, я увидел перед собой кирзовые начищенные сапоги и по-собачьи поднял голову.
– Что с тобой? – спросил железнодорожник.
– Ничего, – отвечал я, а язык произносил какие-то невнятные звуки: – Ну-чю-гум-бо…
Мужчина нагнулся, заглянул мне в глаза, потом схватил меня и поволок в служебное помещение вокзала.
В комнате жарко топилась печь. За столом сидела дежурная, а за остекленной перегородкой – телеграфистка.
Начальник поезда посадил меня на деревянный станционный диван и спросил у девчат:
– Гусиный жир есть?
– Ой! – ужаснулась телеграфистка и выскочила в комнату. – Он же весь обмороженный!
Дежурная принесла жир и стала мазать мне лицо. Мужчина сдернул рукавицы и взялся натирать руки, а телеграфистка сняла мои ботинки, обмыла пальцы ног не то спиртом, не то самогоном и принялась втирать жир.
– Поезд задерживаем, – посмотрела на часы дежурная.
– Ничего, нагоним, – взглянул на меня начальник поезда. – Ну как, легче?
– Спасибо, – еле выговорил я.
Телеграфистка надела носки, с трудом впихнула ноги в ботинки, втолкнула туда же шнурки. Дежурная надела рукавицы. Начальник нахлобучил шапку-ушанку и спросил:
– Дойдешь?
– Дойду, – чужим голосом отозвался я и еле поднялся на ноги.
– Что ж ты в вагон не попросился? – выговаривал мне начальник, когда садились в поезд.
– Просился, – протянул я, но не сказал, как меня «пригласили».
– Далеко еще ехать? – поинтересовался начальник, сидя в купе.
– До следующей станции, – боязливо отвечал я, глядя на спящих милиционеров.
– Пей!
От горячей кружки нестерпимо заныли пальцы, и я отставил ее. На своей станции я поклонился начальнику и как на ходулях пошел в общежитие.
– Это ты, Коля? – раздался из темноты голос Радика.
– Да.
– Ваня с тобой?
– Нет. А где он? – встревожился я.
– Мы думали, вы вместе, – вспыхнула от затяжки самокрутка Радика, и послышалось хриплое его дыхание.
Я подошел к нему и закурил. Немного помолчав, он рассказал, как они добирались.
Удрав от милиционеров, они вновь встретились и наткнулись на идущий товарняк. Радик вскочил на площадку, а Француз почему-то не прыгнул и сбил Ваню с толку. Сам-то потом сел, а Ване место, наверное, не уступил – тому пришлось прыгать на вторую площадку, на которую мы никогда не садились, потому что затягивало под вагон. А больше ему садиться было уже некуда.
Радику вроде бы как показалось, что кто-то кричал. Но Француз твердил, что ничего не слышал, и еще доказывал, что сел быстрее обычного. Ходили они потом по составу на ходу поезда, но так ни с чем и приехали.
Я расстроился. Сердцем чувствовал: что-то тут не так…
Сняв фуфайку, я залез под одеяла и накрылся еще Ваниным матрацем. Долго дрожал и думал, что бедный Ваня мерзнет где-нибудь сейчас один. Заснул я уже под утро, когда внутри утихла дрожь.
Ваня так и не приехал…
В следующий раз за картошкой поехал один Француз. Мы с Радиком отказались.
Сварив по приезде картошку, Француз предложил мне попробовать. Я отвернулся, не желая иметь с ним ничего общего. А когда он подошел к Радику, тот заиграл на мандолине с таким остервенением, что струны, казалось, вот-вот должны лопнуть.
ЖЕНИХИ
Рассказ
До войны я любил одну девушку. Звали ее Верочка. Любил молча – глазами. Стану и смотрю – до тех пор, пока она не почувствует и не оглянется. А как увидит меня, так и фыркнет.
После десятого класса мне хотелось в военное училище. Военных в те годы уважали. Командиры носили красивую форму и прилично получали. Но мне мешали два обстоятельства: первое – кулацкое прошлое отца, хотя никаким кулаком он не был, но это особый разговор, и второе – нежелание уезжать из города. От отца я мог отказаться. Сталин в свое время сказал, что сын за отца не отвечает. Поэтому я мог отречься от своего родителя и пойти в училище. Многие так делали. Но уезжать из города я не решался. Мне казалось, что если я уеду, то Верочка выйдет замуж за Алешку. Он был старше меня на три года и уже отслужил в армии. Правда, Верочка и с ним была не очень ласкова, но опасения меня томили.