Тяжело ковалась Победа
Шрифт:
В Ленинграде у него никого не осталось, кроме бывшей жены – Зинаиды Васильевны, которая чудом выжила и дочь уберегла, работая посудницей в заводской столовой.
Он знал из писем, что Зина бросила дом в Сосновой Поляне и ушла с ребенком в Ленинград, когда немцы подходили к городу. А как она там жила, Бог знает: сердце тогда еще не отошло, да и на фронте не до этого было.
Николай Иванович долго не мог забыть ее проступков. Больно уж веселого нрава была Зина для замужней женщины. Ее, бывало, хлебом не корми, только попеть да поплясать дай. Она и в клубную самодеятельность бегала, и кино не пропускала,
Одним словом, только себя и тешила, а того, что она мужняя жена, и в голове не держала.
Сколько он ни бился, так и не смог приучить ее ни к дому, ни к огороду. Поговорит с ней вечером – вроде бы все поняла, а как новый день настает, так у нее свои планы: репетиции, концерты, поездки в город – и опять недели нет.
Пробовал Николай Иванович и так и эдак… А тут, на его счастье жена забеременела и стала остепеняться. Он обрадовался: с ребенком ей будет не до самодеятельности, все станет на свое место. Но вышло все иначе: не прошло и года после рождения дочери, как Зинаида вызвала свою мать ухаживать за девочкой, а сама вернулась к прежней жизни, словно наверстывала упущенное.
Появилось много новых друзей, и среди них – мил друг, это уж как водится. К тому времени Зина окончательно уяснила, что Николай Иванович ей не пара. Хоть и хороший человек, но не для нее. С разводами тогда было туговато, поэтому разделили барахлишко и, пока суд да дело, стали жить врозь. Николай Иванович даже второй вход в дом сделал, веранду разгородил, а тут и война…
Вернувшись с фронта, Николай Иванович походил возле своего полуразрушенного дома, от которого остались стены да печка с трубой, повздыхал и поехал Зину искать. Надо было решать, как дальше жить, да и дочку повидать не терпелось. Может, удастся семейную жизнь начать заново. Уж тут-то все зависит от тебя самого, а не от шальной пули. И обида на Зину давно забылась.
Встретили его с радостью. Дочкой Николай Иванович долго не мог налюбоваться, потом с Зиной наговорились досыта. О довоенном разладе даже словом не обмолвились, но и о совместной жизни разговор не получился.
Николай Иванович несколько раз порывался предложить Зине сойтись, но память о прошлом то одного, то другого колола занозой. И опять шутили. Он рассказывал о друзьях-товарищах, о том, как его ранило в последний раз, утаив, однако, про осколок под сердцем. Зина тоже бодрилась, всплакнув немножко, поведала про свое блокадное житье, как жир с воды снимала, в которой посуду мыла, и выпивала перед уходом домой, а пайку Машеньке несла…
Расчувствовался Николай Иванович, сердце отошло, хотел было обнять Зину, приласкать, как раньше, глядя на милое лицо. Но как только Зина вытирала слезы, она сразу делалась серьезной и строгой, и у Николая Ивановича вспыхивала обида. Так они просидели чуть не всю ночь. Души их то сближались в тумане прошлых воспоминаний, то вновь разлетались от соприкосновения с действительностью.
Утром Зина приготовила чай. Николай Иванович сухой паек из вещмешка достал, позавтракали, и Зина, словно и не было вчерашней теплой встречи, с каким-то отчуждением сказала:
– Не будем судьбу неволить. Если бы ты вернулся калекой, другое дело… Это я такое слово себе
Поцеловал Николай Иванович Машеньку, простился с Зиной и уехал. Снял у соседки Клавы, фронтовички, угол и поступил шофером на автобазу.
Раньше Клава здесь не жила, бывала только наездами у родственников. В войну все погибли, вот она и поселилась в их уцелевшем домишке. На фронте она была медсестрой, а теперь работала в больнице.
Оба ходили в военной форме, только без погон, словно службу свою продолжали. Дом у нее был в одну комнату, с верандой. Николай Иванович сделал небольшую перегородку из плащ-палатки, и зажили как брат с сестрой. Вначале питались врозь. Николай Иванович после работы на скорую руку перекусывал и шел строить свое жилье. Потом Клава суп к его приходу стала готовить: не в окопе, мол, сидим, поешь горяченького. Николай Иванович и карточки свои стал отдавать, чтобы не иждивенцем быть, и часть зарплаты.
Клава была бойкая, расторопная, успевала и на работе все сделать, и дома управиться, и хлеба коммерческого достать, чтобы Николай Иванович ел – не оглядывался. А когда он уходил строить свой дом, она шла за ним. Он любил песни фронтовые петь, она подпевала ему и помогала играючи: где кирпич подаст, где горбыль поднесет, поддержит – дело-то и спорилось.
Оба были молодыми, кровь кипела, после войны в радость был каждый день. Две судьбы сплелись в одну прядь, обвивая друг друга. Наработаются – и свет им ни к чему.
Соседи уже считали их мужем и женой. Николай Иванович наметил: как только дом отремонтируют, так и перейдут, а этот продадут. И Клава вела себя настоящей хозяйкой, всем довольна была.
В начале мая ждали конца войны. Настроение у всех было приподнятое. И грянул День Победы! Из репродуктора, включенного на полную громкость в комнате Клавы, раздавались боевые песни и торжественные марши. Душа Николая Ивановича ликовала. Ему хотелось сделать что-то необычное – отметить этот радостный весенний день. Он взял лопату, пошел на край поселка, выкопал там небольшой крепкий кленок и принес его к порогу. Потом вырыл яму перед окном своего дома, и вместе с Клавой посадили его на счастье.
К обеду стали сгущаться тучи. Николай Иванович решил закончить карниз крыши и попросил Клаву поработать час-полтора. Она держала лестницу, а он укреплял доску, чтобы прибить рубероид.
Неожиданно у калитки остановилась военная машина. Увидев полковника, Клава вылетела со двора, бросив лестницу и забыв обо всем на свете. Выскочила из калитки и кинулась гостю на шею. Николай Иванович только-только успел ухватиться за доски и повис на руках. Так он и висел, пока полковник не подставил ему лестницу. Покурили они вместе, кто где воевал, вспомнили, но теплоты не возникло. Не умел Николай Иванович с начальниками дружбу водить. Полковник по-приятельски предложил ему поехать на встречу однополчан. Не принял Николай Иванович такое предложение – что-то не по душе ему стало. Залез с чердака на крышу – и давай рубероид прибивать, а сам все думал, как Клава поступит. Гвозди один за другим гнулись, как назло, и мысли такие ревнивые, едкие в голову лезли, что даже плохо соображал, что делал…