Тяжелые тени

Заяц Владимир Аполлинарневич

– Я не хочу ничего отдавать, - А-Линь сказал эти слова с трудом, едва разжимая челюсти.

Но Миль-са услыхала. Лицо ее размякло, стало беззащитным. Из глаз женщины потекли крупные и частые слезы, будто рухнула плотина, и все, что накопилось за такой огорчительный день, теперь вытекало со слезами.

– Ты не думаешь обо мне! Ты не думаешь о семье! Все говорят, что ты сам во всем виноват. Сам напросился. Язык у него чесался сказать лишнее. На нас все теперь косятся. Во дворе со мной никто не здоровается. Сегодня газеты не принесли.

Может быть, это случайность. А может - начало конца. Себялюбец! Ты всегда только о себе думал. Тебе-то хорошо, а что мне делать?

А-Линь застонал и опустился на пол. Жена говорила еще что-то горькое, обидное и настойчиво барабанила в стекло, пытаясь привлечь внимание мужа.

Но А-Линь, придавленный страшной тоской, уже ничего не слышал. Он раскачивался из стороны в сторону и монотонно стонал.

Миль-са, выплеснув на мужа свой страх и отчаяние, как ни странно, приободрилась и ушла, чувствуя себя гораздо лучше, чем до прихода.

Без сомнения, все шло к тому, что в институте нейрофизиологии должен был случиться первый в современной истории Фирболгии случай каннибализма. А-Линя спас случай.

Все было готово к мероприятию. На пищеблоке лежали охапки петрушки и укропа. Нарезанная кругляшками морковь золотилась на светло-желтой доске. Никогда не было на кухне гвоздики, но ради такого случая повар принес из дому свою. В котле кипела вода, и шеф-повар переводил задумчивый взгляд с отточенного ножа на топор, лежащий на древесном обрубке, густо посыпанном крупной солью.

Глава института собрался было дать указание о начале акции, но вдруг сообразил, что забыл об одной досадной детали. Перед тем, как съесть А-Линя, его необходимо умертвить. Формальность, конечно, но требовалась официальная санкция высоких кругов.

Глава послал с нарочным запрос в соответствующее учреждение. Нарочный не вернулся. Вместо этого во двор института на большой скорости ворвались две машины: скорая психиатрическая помощь и полицейская машина. Обе с мигалками.

Не прошло и пяти минут, как перед толпящимися во дворе сотрудниками предстала невероятная картина: на пороге появился Глава.

Ах, как переменчивы судьбы человеческие! Еще недавно одним взглядом своим Глава повергал подчиненных в трепет. Теперь же вид его был поистине жалок. Он был одет в странную рубаху с очень длинными рукавами, завязанными на спине. Лицо его полыхало от справедливого гнева. Он дергал плечами, пытаясь освободиться, и громыхал угрозами.

Главу сопровождало три санитара. Два - по бокам, один - сзади. Задний чертыхался и зажимал прокушенную руку.

Глава вскинул голову и сверкнул огненным взглядом на сотрудников.

– Что, слетелись, стервятники?!
– вскричал он, пытаясь высвободить руки.
– Их почему не вяжете? Почему не забираете их? Сотруднички дорогие, вы же все со мной согласились! Почему теперь молчите? А?!

Ответа не последовало.

Последние события окончательно убедили в правильности поговорки, утверждающей,

что молчание - золото.

Не дождавшись ответа, Глава метнул из глаз лазерные пучки повышенной мощности и ясным и понятным языком выдвинул ряд постулатов, касающихся родственников присутствующих - в особенности по материнской линии.

Сотрудники склонили головы, не желая, чтобы Глава института запомнил кого-либо из них в лицо. Ситуация еще не вполне определилась, концовка могла получиться совершенно неожиданной. Не исключалось, что шеф мог вернуться. Ему было бы не очень приятно держать у себя на работе свидетелей своего позора.

Все это внешне очень напоминало сцену из монастырской жизни, когда преподобный отец-настоятель наставляет на путь истинный братию. А братия, склонив головы, отягощенные мыслями о мирских соблазнах, смиренно кается.

Впрочем, сцена продолжалась недолго. Санитар, находящийся сзади, посоветовал подопечному "заткнуться" и без всякого почтения грубо толкнул его в спину. Глава, чтобы не упасть, зачастил по ступенькам вниз.

Машина с бывшим Главой уехала. Внимание присутствующих переключилось на иное: обогнув торец здания, со стороны злосчастного подвала двое полицейских вели под руки А-Линя-доду. Несчастный физиолог был бледен и едва переставлял ноги - из-за пребывания в ледяном подвале они плохо повиновались ему.

Сотрудники его сектора бросились навстречу шефу. Их голоса слились в нестройный хор радостного умиления и сочувствия.

А-Линь-доду не реагировал на выражение теплых чувств. Немигающим взглядом он смотрел куда-то вдаль, и лицо его не выражало ничего.

А в сотрудниках клокотали и рвались наружу добрые чувства. Каждый старался перекричать каждого. Каждый хотел сказать нечто особенное, превзойти в подхалимаже соседа. Надо было стараться, чтобы затушевать случившееся маленькое недоразумение.

Наконец-то все прояснилось! Все стало понятнее понятного; все стало яснее ясного: А-Линь-доду имеет где-то руку подлиннее, а блат покрепче, чем бывший Глава. На их глазах один БЛАТ победил другой блат. Вот единственный вывод, который был вынесен из случившегося сотрудниками института.

Радостно приняла А-Линя в свое лоно и семья.

Несколько дней А-Линь-доду никак не мог придти в себя после психического шока. Был бледен, молчалив, на вопросы отвечал односложно и вздрагивал от малейшего шороха.

Постепенно, благодаря самоотверженным усилиям преданной жены, А-Линь-доду стал вести себя почти по-прежнему: улыбался, интересовался спортом и политикой. Аппетит у него восстановился полностью. Вот только к мясной пище возникло стойкое отвращение.

После случившегося А-Линь-доду никогда не выступает на собраниях по собственной инициативе. Но если ему предложат, покорно встает и говорит исключительно правильные и никому не обидные слова. И все это с такой мукой в глазах, что предложившему его кандидатуру становится очень совестно.